По материалам блога «Огурцова на линии«:
Уильям Стайрон, американский писатель, чье творчество всегда вызвало бурные эмоции у желающих разъяснить, что же он имел в виду.
Провидение было к нему благосклонно, он умер в 2002 году, не дожив до нового витка поисков толерантности вне нравственности. Смерть его пришлась как раз на момент самой нетолерантной истерии из-за странного налета на башни-близнецы в Нью-Йорке, поэтому умер он тихо, не в пример тому, как жил.
Стайрон — лауреат Пулитцеровской премии 1968 года. Пожалуй, единственный, кому эта премия просто спасла жизнь на крутых виражах конца 60-х.
Обычно… коллеги стараются не слишком замечать творческие удачи собрата по перу, но здесь ими было очень вовремя проявлено человеческое великодушие. Премию Стайрон получил за роман «Признания Ната Тернера», за который его… разве что не судили как экстремиста, предварительно перерыв квартиру и попытавшись сгноить в психушке.
Времена тогда были суровые, водораздельные. Либо ты орешь вместе с черными братьями под мегафон Мартина Лютера Кинга, либо жжешь костры по ночам в белом балахоне. Выбор невелик: любо туда, либо сюда.
4 апреля 1968 года в штате Мемфис Мартин Лютер Кинг был убит предположительно Джеймсом Эрлом Реем, который в тот момент совершил побег из тюрьмы в Миссури.
Он был арестован в лондонском аэропорту Хитроу, экстрадирован в США и обвинен в убийстве. 10 марта 1969 года Рей был признан виновным и приговорен к 99 годам заключения в окружной тюрьме штата Теннесси. Последующие попытки Рея оспорить решение и предстать перед комиссией присяжных так и не увенчались успехом, он умер в тюрьме 23 апреля 1998 года в возрасте 70 лет.
Однако Рея до сих пор называют именно «предполагаемым убийцей». Сами знаете, как бывает удобно, когда надо кого-то «убрать», а тут в аэропорту задерживают беглого зэка. Обычно это называют «по счастливому стечению обстоятельств». Лучше не задумываться, кому такое счастье привалило.
Ну, скажите, откуда беглому зэку знать, что Кинг забронировал номер 306 в мотеле «Лорейн» в Мемфисе, которым владел чернокожий предприниматель? Впрочем, Кинг и его ближайшие друзья останавливались в этом мотеле так часто, что 306 номер стали называть «номером Кинга». Но ведь это надо было узнать и выследить!
В тихий апрельский вечер Кинг вышел на балкон второго этажа мотеля, и в него выстрелили только один раз, позиция была… выбрана тщательно и безупречно. Он был поражён единственной пулей, выпущенной из винтовки. Пуля прошла через правую часть шеи и глотку, потом, пройдя через спинной мозг, остановилась в его плече.
По описанию траектории понятно, что стрелял высокий профи и мастер своего дела, а не беглый зэк. К тому же речь по поводу убийства Мартина Лютера Кинга произнес сенатор от штата Нью-Йорк Роберт Кеннеди, которого расстреляли через два месяца…
Это такая общая обстановочка, куда сунулся с романом «Признания Ната Тернера» задумчивый писатель Стайрон, которого принялись сразу же избивать все. Шансы протянуть дольше Роберта Кеннеди у него были невелики. Поэтому ему решили дать еще один шанс, как бы прозрачно намекнув всем, что написанное им — «просто литература». А на «просто литературу» ведь умные люди не обижаются, это же… ерунда какая-то.
…Вообще в стилистике Стайрона и в его внешности… что-то неуловимое и ускользающее говорит о том, что у него точно есть примесь индейской крови. Сужу просто по тому, как он выстраивает повествование, как он подводит своего героя к выбору… Все ведь в детстве играли в индейцев, знаете, когда выезжает такой мудрый и проницательный вождь краснокожих в штанах с бахромой и перьями на голове, и изрекает свое «Хау!» или «Вау!», без разницы. Но всем сразу начинает хотеться снять с него скальп.
А он неторопливо и обстоятельно начинает эпическое повествование, в которое вплетается запах разнотравья, пыли и стрекот сверчков…
Август 1831 года. Где-то в глуши юго-восточной Виргинии. Сверчок трещит, продолжая свою размеренную тихую жизнь. Темнеет достаточно быстро. Все уже легли спать — завтра новая рабочая неделя, завтра новый день, который для некоторых не наступит.
Шелест травы под босыми черными ногами. В темноте их глаза и зубы отсвечивают жестокостью и яростью. Кто-то прячет свой страх за спиртным, кто-то — за мыслями, убеждая себя, что это во имя добра, что так сказал Господь, а кто-то просто хочет крови. Крови белых людей. Крови поработителей. Крови тех, кто годами издевался и вёл себя так, словно они выше других. Всё дело в коже — в их белой коже.
Роман «Признания Ната Тернера» (The Confessions of Nat Turner) вышел за год до гибели Мартина Лютера Кинга… И ассоциации здесь самые прямые вовсе не потому, что в основу романа положена предсмертная исповедь Тернера, записанная его адвокатом Томасом Греем. Смерть ждет каждого из нас, поэтому она мало что решает.
Это сопоставление у Стайрона возникло не случайно. Нат Тернер в 1831 году поднял восстание чернокожих рабов, будучи баптистским проповедником как и Мартин Лютер Кинг. Но результатом его проповедей стаза мученическая смерть около 50-ти белых мужчин, женщин и детей. А Мартин Лютер Кинг призывал к мирному протесту, а проповеди читал немного о другом.
Нат Тернер вырос глубоко религиозной личностью и большую часть времени проводил в молитвах, чтении религиозной литературы, в особенности Библии. Его часто посещали видения, многое в своей жизни он интерпретировал как личные послания от Бога, о чем произносил проповеди. Когда Тернеру исполнилось 23 года, он, получив одно из таких посланий, сбежал от своего хозяина, однако после – вернулся, также согласно воле Господа.
Но в целом созданный Стайроном образ очень напоминает Ната Тернера, однако надо совершенно погрязнуть в идеологических штампах и политических ярлыках, чтобы не увидеть при внешнем почти неразличимом сходстве самое отличие: Нат Тернет — антипод Мартина Лютера Кинга. Но кому надо с этим разбираться в такой момент?
28 марта 1968 года Кинг возглавил 6-тысячный марш протеста в деловой части Мемфиса (штат Теннесси), целью которого была поддержка бастующих рабочих. 3 апреля, выступая в Мемфисе, Кинг сказал: «Впереди у нас трудные дни. Но это не имеет значения. Потому что я побывал на вершине горы… Я смотрел вперёд и видел Землю обетованную. Может быть, я не буду там с вами, но я хочу, чтобы вы знали сейчас — все мы, весь народ увидит эту Землю».
Нобелевскую премию в 1964 году он получил, когда мировую известность приобрела его речь «У меня есть мечта». И разве это… не литературный метод? По крайней мере, он намного более действенный, чем насилие.
Все в жизни взаимосвязано. И Победа 1945 года сделала возможным возвышение Мартина Лютера Кинга. У Ната Тернера такой возможности не было, но все же Стайрон придерживается позиции, что подобная «борьба» с показательными зверскими убийствами — вовсе не ослабляет позиции расовой дискриминации. Напротив, подобные выступления дают повод для развязывания ответного террора.
Мартин Лютер Кинг никого не призывал убивать. Но был убит, чтобы спровоцировать его сторонников именно на восстание, подобное тому, которое устроил Нат Тернер, как бы продемонстрировав «неисправимость системы» мирным путем, бессмысленность мирного сопротивления. На некоторое время оно действительно убедило многих людей в том, будто ненасильственное сопротивление ведёт в тупик. А Стайрон свои романом доказывал, каким тупиком является любое насилие.
Конечно, это убийство вызвало общенациональное возмущение, сопровождавшееся бунтами чернокожего населения более чем в ста городах. В федеральной столице дома горели в шести кварталах от Белого дома, а на балконах Капитолия и лужайках вокруг Белого дома разместились пулемётчики. По всей стране 46 человек были убиты, 2,5 тысячи ранены, а на подавление беспорядков были брошены 70 тысяч солдат. В это время большой популярностью пользуется экстремистская организация «Чёрные пантеры», продолжающая дело Ната Тернера. Помните еще Анжелу Девис?..
Своего героя Стайрон изображает религиозным фанатиком, преследуемым бредовыми фантазиями о сексуальном насилии над красивой 18-летней белой девушкой Маргарет. Убив её, Тёрнер начинает сомневаться в своей правоте.
После выхода книги все чернокожие писатели подвергли её жесткой критике, обвинив автора в расизме и игнорировании исторических фактов. В СССР роман долгое время не издавался, «Литературная газета» опубликовала рецензию марксиста Герберта Аптекера, обвинявшего автора в искажении «образа народного героя».
Поэтому неудивительно, что и сегодня со Стайроном пытаются свести счеты уже на русском.
Забавный, конечно, выверт решил провернуть Уильям Стайрон. Он, белый мужчина, захотел рассказать от лица чёрного мужчины о том, как живётся угнетаемому населению. Ну посудите сами, что он, белый, может знать о том, каково это, быть чёрным рабом? Это всё равно, как если бы он написал об изнасиловании от лица женщины. Хотя, постойте, изнасилование он тут тоже описывает, хотя и не от лица женщины, спасибо и на этом. Кажется, он думает, что он имеет на всё это право. Посиживая в уютной тени своих белых мужских привилегий он хочет поднять бабосиков и славы на унижениях и страданиях других. Ну что ж, по ходу ему это удалось, раз другие белые мужчины наградили его Пулитцеровской премией.
Пулитцеровскую премию за рассказ о том, как более-менее образованный религиозный негр, сходя потихоньку с ума от унижений и неудовлетворяемых вожделений, неудачно организовывает восстание рабов, подставляя своих соплеменников и убивая тех, кого не хотел убивать. Замечательно выходит. Типа вот хорошая, конечно, гуманистическая затея освобождения, но попала не в те руки. Да и как бы нет среди негров подходящих рук, видите, сплошные животные инстинкты.
Написал писатель хорошим языком фуфню на актуальную тему, отхватил премию, и теперь вот читают люди, умудряются даже в этом находить благородство и любовь, хотя главный персонаж ни разу в книге никого не любил, а уж благородством там и не пахло.
Ну и не могу не отметить роль женщин в книге. Их вообще забыли. Они появляются только тогда, когда надо готовить, рожать и совокупляться.
Плохо. Очень плохо.
Само восстание и сцены насилия Стайроном в романе не смакуются, как можно подумать по этой рецензии. Медленно, по капле описывает быт невольников, их общение между собой, воспоминания самого Ната Тёрнера о своих хозяевах, друзьях, родных. Под стрекотание сверчков и запах травы — длинные подробные размышления о вере и равноправии людей, о Боге и… «роли личности в истории». И очень неохотно, сквозь зубы, будто этого и не было вовсе — о самом восстании и «Судном дне».
По этому явному нежеланию героя останавливаться мыслями на содеянном, стремлении вернуться к тому времени, когда ему жилось нелегко, но все же он оставался человеком, Стайрон показывает, как он стремится уйти из жизни, сохранив все лучшее, что видел в жизни. И это очень трогает в его герое, особенно, когда понимаешь, что жизнь была к нему очень несправедлива.
Крупнейшее восстание рабов в истории США началось 22 августа 1831 г. в графстве Саутгемптон на юго-западе штата Вирджиния. Его как раз и возглавил Нат Тернер. Тернером двигали не его собственное бесправное положение раба и личное недовольство, он даже характеризовал своего владельца, первую жертву восстания, как «доброго хозяина», а его убежденность, не покидавшая его с самого раннего детства, в собственном особом предназначении. Когда наступил «великий Судный день», Тернер с немногочисленной группой сторонников, будучи убежденным в том, что он пророк, призванный Богом освободить своих соплеменников, убил около шестидесяти белых мужчин, женщин и детей. Когда под его началом было уже примерно семьдесят человек, они направились к главному городу графства, «Иерусалиму», где были встречены местным ополчением. Десятки чернокожих рабов, выбранных наугад, были казнены. Сорок из них были убиты кавалеристами, насадившими их отрубленные головы на копья. Примерно пятьдесят предстали перед судом, девятнадцать были казнены, хотя самому Тернеру удалось скрываться еще восемь недель. В интервью, которое он дал перед тем, как его повесили 11 ноября, и которое было опубликовано как «Признания Ната Тернера», на вопрос, не считает ли он теперь, что ошибся, Тернер ответил: «Разве Христос не был тоже распят?».
Несмотря на жестокие репрессии и всеобщую панику, Законодательное собрание Вирджинии провело уникальные дебаты спустя три месяца. Подстегнутые неприятием рабства губернатором Флойдом, его члены стали серьезно рассматривать вопрос об отмене рабства для предотвращения дальнейших выступлений. После освобождения все рабы были бы депортированы в Африку или куда-либо еще. То, что предложение не добрало лишь немного голосов, показало неминуемость отмены рабства. Тем не менее делегаты, выступавшие за отмену рабства, потерпели поражение на выборах 1832 г., так же возросло число теоретических обоснований института рабства учеными и политиками Юга. Дж. Кэлхун пошел даже дальше обычного оправдания рабства как неизбежного зла и провозгласил его «несомненным благом».
ВЫБОР СОФИ
Из романа обычно выделяется один эпизод из жизни главной героини — на платформе Освенцима, где ей предлагают сделать выбор, кого из двух ее детей послать в крематорий немедленно, а кого оставить… умирать с гипотетической возможностью остаться в живых.
Само выделение этого эпизода и утверждение, будто именно тогда Софи и делает выбор — изначально безнравственно. разве кто-то не понимает, что Стайрон был не из тех мужчин, которые могут предоставить женщине (тем более, своей героине) подобный выбор. Его роман назывался «Софи делает выбор», а не «Выбор Софи». Удивительно красивая женщина, «будто вся из тех материй, из которых хлопья шьют», прошла весь ад войны и концлагеря, послевоенного Бруклина, охваченного лихорадочным весельем («мы остались живы!»), — и делает выбор на наших глаза по стихотворению Эмили Дикинсон.
Стайрон абсолютно бесхитростен со своим читателем, сюжет романа — иллюстрация самых известных стихотворений Эмили Дикинсон, которые Стайрон просто не называет. Но и тот страшный эпизод, который 99% людей, хоть что-то слышавших об этом произведении, ошибочно принимают за пресловутый «выбор Софи» — до последней строчки в прозе иллюстрирует несколько маленьких и «незначительных» стихотворений Дикинсон.
Реквием его преподобия Девитта на кладбище был кратким резюме того, что он говорил нам в похоронном бюро. У меня было такое впечатление, что Ларри посоветовал ему быть покороче. Священник все же привнес элемент обрядности, извлекши под конец своих разглагольствований из кармана фиал с прахом и опустошив его над двумя гробами – половину над гробом Софи и другую половину над гробом Натана, стоявшим в шести футах от нее. Но это не был обычный бренный прах. Его преподобие Девитт сообщил присутствующим, что он был собран на шести континентах мира плюс в Антарктике и напоминает нам, что смерть никого не минует, что она поражает людей всех верований, всех цветов кожи, всех национальностей. И снова я с болью вспомнил, до какой степени в периоды просветления Натан терпеть не мог идиотов вроде Девитта, с каким наслаждением он высмеял бы и изничтожил в гениальной пародии этого надутого шарлатана. Но тут я увидел, как Ларри кивнул мне, и вышел вперед. В тишине яркого жаркого дня слышно было лишь мягкое гудение пчел, привлеченных цветами, сваленными у края двух могил. Пошатываясь и слегка отупев, я думал об Эмили и о пчелах, о том, как неподражаемо она их воспевает, об их жужжании – символе вечности.
Бесхитростно постели
Постель и благоговейно,
Здесь тебе предстоит
Дожидаться Судного дня.
Я немного помолчал. Мне не трудно было произносить слова – остановился я из-за нахлынувшего на меня приступа веселости, на сей раз замешанной на горе. Не было ли какого-то неуловимого значения в том, что мое знакомство с Софи и Натаном обрамляла постель – начиная с того момента, ныне отодвинутого в прошлое, казалось, на много веков, когда я впервые услышал над своей головой победоносный скрип кровати, и кончая этим финалом на той же кровати, который останется в моей памяти, пока старческое слабоумие или смерть не изгладят этой картины? Кажется, тогда-то я и почувствовал, что начал сбиваться, сникать и разваливаться на части.
Да будет матрас широк,
Да будет мягка подушка,
Чтоб солнца янтарный шум
Ложа этого не разрушил.
Даже двое детей Софи, с гибелью которых дважды заканчивалась ее жизнь, взяты Стайроном из стихотворения Дикинсон о о третьей попытке заглянуть в бездну, чтобы сделать последнее открытие и понять, отчего же на ее долю выпали эти разлуки?
Дважды жизнь моя кончилась — раньше конца Остается теперь открыть – Вместит ли Вечность сама Третье такое событие – Огромное — не представить себе – В бездне теряется взгляд. Разлука — все — чем богато небо – И все — что придумал ад.
Хотелось бы вначале сказать о выборе самого Уильяма Стайрона. Для него частная жизнь «маленького человека» Софи, в которой он сосреточил всю красоту поэтического восприятия жизни, это — Эмили Дикинсон, но в той современности, которая выпала на долю самого Стайрона. Ее поэзия, с которой был знаком еще Линкольн — как перекидной мостик над бездной, от романа «Признания Ната Тернера» до «Софи делает выбор».
Но повсюду этот роман называют «Выбор Софи», не совсем понимая, что ее выбор происходит в процессе повествования, в настоящем времени, а не в прошлом. Именно в том, как человек понимает ее выбор, в чем он видит его содержание… состоит и его личный выбор. И обстоятельства того шокирующего эпизода на платформе Освенцима таковы, что намеренно стирают многие «незначительные» подробности описываемого житейского бытия Софи.
Это… такой художественный прием! Человек проскакивает мимо своего выбора, счтая его чем-то несущественным, но с любопытством вглядываясь в выбор других. у нас ведь многие любят подавать советы, раньше вообще мы были единой «страной советов». каждый считает своим долгом воспользоваться отличной возможностью подать совет в чужом выборе, а еще лучше — навязать его.
Вот Стайрон абсолютно провокационно выстраивает условия мнимого «выбора Софи». И тут понимаешь, откуда в его прозе столько сверчков и… цикад. Она вся проникнута поэзией Эмили Дикинсон, за которую в отчаянии хватается умирающая Софи. Поэтому и роман о Нате Тернере начинается с пения ночных сверчков.
Неслучайно поезд Софи с детьми приходит в Освенцим ночью, прекрасной весенней ночью. Мир вокруг настолько упоительно хорош, что и через много лет Софи вспоминает красоту этой ночи, как самую важную деталь всего, что с ней произошло. Платформа — хорошо оборудованное место для выбора, где люди, не обращая внимания на то, какой невероятной красотой окружены, должны сделать ряд манипуляций, решив, кто немедленно отправится «в печь», а кто останется, чтобы принять муки.
В темноте тенями бредут заключенные, молча выбирая тех, кто составит колонную в крематорий. Они не обращают внимания на охрану, а охрана не обращает внимания на них. Все «делают свое дело». Хотя на платформе с ним нет людей, которые запустили весь этот страшный механизм.
И здесь не следует надеяться на то, будто Софи, ступив на эту платформу, хоть на миг сомневается в том, что у нее и ее детей есть выбор. Но если такие отчаяные надежды она еще испытывает в тот момент, когда кричит вслед пьяному эсэсовцу с крупинками жирного риса на мундире, напомнивших ей трупных червей, то после заключения она вполне поняла, что никакого выбора у нее не было. Как у нее не было выбора — покупать ли мясо для умирающей от туберкулеза матери, зная, что за такое преступление всем полякам грозит Освенцим.
Эпизод прибытия Софи с детьми в Освенцим написан… мастерски. Хотя уже понимаешь, что сейчас будет какая-то шокирующая гадость. Но Стайрон так верно подходит к этому эпизоду, с такой (индейской?) растяжкой подает этот эпизод в самом конце романа, начиная с описания восхищения Софи благодатью, разлитой по весенней согревшейся земле, что из созданной ситуации выйти уже не можешь, продолжая вместе со всеми стоять на этой платформе, ожидая селекции.
Стайрон уже вполне «набил руку» на романе «Признания Ната Тернера» — в описании той внутренней беспомощности человека, лишенного возможности нравственного выбора, превращенного в раба. Тут-то и понимаешь, что для верущего Ната Тернера рабство стало проклятием, а невозможность следовать навственному выбору — превратило его в зверя.
Нельзя так бесстыдно бояться нравственного выбора других, нельзя навязывать собственный выбор («для других», считая, что это никогда не коснется тебя самого) — с гнусавыми моралями и занудными нотациями.
Надо доверять человеку! Как правило, большинство в жизни ценит вовсе не возможность истязать ближнего или с размахом жить семейством на ворованное. Платформа в Освенциме — подходящее место, чтобы понять. насколько этот подход, доведенный до деловитой утилизации себе подобных — не соответствует не только природе человека, но и всему смыслу мироздания, напоенного весенним благоуханием пробуждающейся земли.
Навязать другому человеку нравственный выбор (пусть даже в виде «мира во всем мире») — можно лишь с идеологией, каждая из которых, подменяя нравственный выбор самого человека, не давая ему жить свою жизнь, решая все за себя, — всего лишь прикрывает чужие уголовные мотивации. И все в совокупности всегда приводит к страшным результатам, вне зависимости от того, какой бы очередной «гений всего человечества» не накропал бы нам идеологию «на каждый день». В ее основе всегда с комфортом устроятся чужие уголовные мотивации.
Софи, так тонко чувствующая жизнь, такая хрупкая и беспечная ее травинка, делает выбор между жизнью и смертью. Она делает этот выбор, когда жизнь предоставляет ей другой выбор: уехать с полюбившим ее молодым человеком, чтобы прекратить это несное существование с сумасшедшим Натаном, вдобавок принимающим наркотики.
Даже пристрастие Натана к наркотикам — это ведь еще одна иллюстрация к поэзии Дикинсон. Просто для Софи не стоит такого выбора, она винит себя не столько за свой выбор на платформе, сколько за то, что попалась с купленным мясом, постоянно терзая себя мыслью, что где-то сделала неверный выбор, вот и подвела в очередной раз всех.
Что Сердцу? — Радость дай –
Потом — уйти от Мук –
Потом — лекарство проглотить –
Чтоб утолило боль –
А там — уснуть скорей
А там — когда исход
Сам Инквизитор утвердит –
Свободу умереть.
Если бы можно было проглотить лекарство от мук… Впрочем, Софи выбирает, уже понимая, что обычная жизнь — не для нее. Она с легкостью поддерживает эти карнавалы Натана с переодеваниями и истерическим весельем. Ведь это всего лишь лекарство от мук, возможность забыться на мгновение. Но все неминуемо идет к развязке, потому что… ни у нее, ни у ее детей не было выбора с того момента, как их впихнули в поезд до Освенцима.
Если вспомнить Нюренбергский процесс, то ведь все мы, испытывая к нашим ветеранам огромную благодарность за то, что нас миновала такая поездка в один конец, — отмечали то, что нам казалось оправданием. А подсудимые там пытались объяснить свои зашкаливающие человеческое восприятие поступки: «Я выполнял приказ! У меня не было другого выхода!»
Как-то все привыкли вслух возмущаться подобным, считая объяснение — попыткой оправдания. А это всего лишь объяснение! Я осознаю это вполне. Вряд ли все, кто вышел «побороться с фашизмом» (спустя много лет после закрытия платформы в Освенциме) и прочими «изьмами», понимает это лучше меня.
[…] Когда лишаешь выбора кого-то… для начала надо все свои «выборы» засунуть самому себе подальше. И во что при этом превращается жизнь? Ой, не стану читать морали, все ведь полагают, будто плохо от подобного будет одной Софи или мне. А им будет чудо как прекрасно. Но чтобы стало окончательно хорошо, надо ведь полностью избавиться от той части личности, где сосредоточена сама возможность ощущать несовместимость подобных занятий с кратой мироздания. Долго объяснять.Уильям Стайрон был очень смелым писателем, потому что часто выбирал для своих произведений темы, которые многим казались откровенно провокационными. «Выбор Софи» вызвал неоднозначную оценку у евреев, «Признания Ната Тернера» были яростно раскритикованы неграми. Но вряд ли писатель стремился прославиться скандалами. Скорее, критики не хотели видеть то, что было спрятано чуть глубже.
Да, «провоцировал» кое-кого Уильям Стайрон заглянуть в зиющую бездну собственных душонок. Только они устроились в жизни, только развешали повсюду ценнички с «изьмами», только уверились, что все вокруг им должны, а тут их Стайрон… спровоцировал. Предварительно не поинтересовавшись, как это они воспримут его реалистическое описание?
Задуматься, сделать выводы — это не для них! Это же для других! А они выйдут такими суровыми судьями — судить всех, кто под руку подвернется, — «за фашизм».
Вон какой у нас борец по весне образовался! Помните, что там за вопли были на счет «СМЕРШа-абажуров»? А все почему? Человек понял, что финансовых потоков из Сколково больше не дождаться. И разве вся эта «борьба с фашизмом» — не вытекает из уголовных мотиваций? Разве она не оскорбительна по своей сути? И почему за «фашизм» этими «борцами» совершенно не воспринималось — разрушение страны и государственной экономики? А попытка, наконец, некоторых «прогрессивных деятелей» нажраться уже за счет будущего страны — это не фашизм?..
Предчувствие — длинная Тень — косая —
Знак — что Солнце зайдет — угасая.
Напоминанье притихшим цветам —
Что скоро набежит Темнота.
Я все потеряла дважды.
С землей — короткий расчет.
Дважды я подаянья просила
У господних ворот.
Дважды ангелы с неба
Возместили потерю мою.
Взломщик! Банкир! Отец мой!
Снова я нищей стою.
Конечно, многим не понравилось, что Стайрон описывает возлюбленного Софи — Натана… обычным человеком, который ее любит, но… он точно не герой. Мы же знаем, сколько сегодня желающих пояснить всем, какие они замечательные, продемонстрировав, как надо броться с фашизмом, отчего-то принимая за него вовсе не платформу в Освенциме. Это я уж не говорю о модной нынче тенденции приватизировать эту платформу — в качестве пьедестала своей нравственной чистоты.
Можно долго говорить о недостойном выборе такого стремления побыть героем при мирных гражданах, имея четкую гарантию, что тебе за такое «ничо ни будит». А другим-то будет… обычная гадость! Мерзость, издевательство, садизм, но… не платформа Освенцима жэ! И только потому, что нынешние борцы с фашизмом, за который принимают все, что можно, лишь бы не сам фашизм, — очень прекраснодушные. Спасибки им огромадное! Как бы мы жили… без таких? Наверно, замечательно жили бы. Но не устраивать жэ в мирное время платформу, верно?
Как странно — быть Столетьем!
Люди проходят — а ты — свидетель
И только!
Нет — я не так стойка —
Я умерла бы наверняка.
Все видеть — и ничего не выдать!
Не то еще вгонишь в краску
Наш застенчивый
Шар земной —
Его так смутит огласка.
Все эти многослойные сомнения Стайрон решает очень просто! Да, Натан — шизофреник и наркоман. Эта некоторая переизбыточность «достоинств» героя — вовсе не является оправданием тех обвинений, с которыми он набрасывается на Софи, ломая ей руки, пробивая голову… Миллионы евреев погибли, а она выжила в Освенциме! Значит, она — шлюха, проститутка! Чем она там занималась, что выжила в Освенциме, где погибло столько евреев?
Звучит… знакомо, верно? У нас каждая семья в России имеет свой «вклад в Победу», да только кого это останавливало? Пробить голову, поломать жизнь — сегодняшних «борцов с фашизмом» ведь не остановит! Им ведь главное — победить фашизм, когда им лично ничего не угрожает.
Стайрон вообще написал этот роман, чтобы показать американцам страшную суть этой войны — в первую очередь вся ее тяжесть обрушилась на мирное население. Ну, так можно понять, что за счеты с фашизмом сводятся, когда истязают беззащитную женщину?.. Ведь не шизофреники и наркоманы поголовные.
Нет, у Стайрона — национальность, психическое заболевание и вредные привычки Натана вовсе не являются оправданием, они — объяснение. Натан страстно любит Софи, а впадает в неистовство, понимая, каково ей пришлось в Освенциме, а он… не был способен ее защитить, а главное, удержать в жизни. Он способен ее лишь нежно обнять перед смертью. Но эти дикие их карнавалы, его сумасшествие, срывы — этот именно тот единственный «образ жизни», который Софи еще может принять.
Натан ведь тоже вместе с Софи проходит через платформу Освенцима, что отнюдь не способствует его психическому здоровью. Она до самого конца бережет от этой платформы их молоденького летописца, просто пытаясь объяснить ему, почему она — неподходящая мать для его детей, почему она возвращается к Натану.
Когда-нибудь я пойму, что такое Аушвиц. Это было смелое, но нелепое по своей наивности заявление. Никто никогда не поймет, что такое Аушвиц.
Я выразился бы точнее, если бы написал: «Когда-нибудь я напишу о жизни и смерти Софи и тем самым попытаюсь показать, что абсолютное зло неистребимо в мире». Феномен Аушвица так и остался необъяснимым. Самая глубокая мысль, высказанная пока об Аушвице, – не столько утверждение, сколько ответ вопросом на вопрос.
Вопрос: «Скажи мне, где в Аушвице был бог?»
И ответ: «А где был человек?»
Нельзя к таким историям подходить с «национальным интересами». Стайрон утверждал, что исследует природу абсолютного зла. И это зло наступает, как только человек перестает проникаться сочувствием, как только он позволяет списать свой нравственный выбор — на удобные штампы какой-нибудь новой идеологии. А образ Софи и ее выбор вечной постели в объятиях Натана, — это как сама Любовь, сама Жизнь, которая не нашла себе места среди нас.
Чтоб свято чтить обычные дни –
Надо лишь помнить:
От вас — от меня –
Могут взять они — малость —
Дар бытия.
Чтоб жизнь наделить величьем —
Надо лишь помнить —
Что желудь здесь —
Зародыш лесов
В верховьях небес.
Скачать Уильям Стайрон ВЫБОР СОФИ
