Плутарх «О судьбе и доблести Александра»

Главным трудом Плутарха, ставшим одним из самых знаменитых произведений античной литературы, явились его биографические сочинения. «Сравнительные жизнеописания» вобрали в себя громадный исторический материал, включающий сведения из несохранившихся до наших дней произведений античных историков, личные впечатления автора от памятников старины, цитаты из Гомера, эпиграммы и эпитафии. Плутарха принято упрекать в некритическом отношении к используемым источникам, но надо учитывать, что главным для него было не само историческое событие, а след, оставленный им в истории.

Подтверждением этому может служить трактат «О злокозненности Геродота», в котором Плутарх упрекает Геродота в пристрастности и искажении истории Греко-персидских войн. Плутарху, жившему 400 лет спустя, в эпоху, когда, по его выражению, над головой каждого грека был занесен римский сапог, хотелось видеть великих полководцев и политических деятелей не такими, какими они были на самом деле, но идеальным воплощением доблести и мужества. Он не стремился воссоздать историю во всей ее реальной полноте, но находил в ней выдающиеся примеры мудрости, героизма, самопожертвования во имя родины, призванные поразить воображение его современников.

Во вступлении к биографии Александра Македонского Плутарх сформулировал принцип, положенный им в основу отбора фактов: «Мы пишем не историю, а жизнеописания, и не всегда в самых славных деяниях бывает видна добродетель или порочность, но часто какой-нибудь ничтожный поступок, слово или шутка лучше обнаруживают характер человека, чем битвы, в которых гибнут десятки тысяч, руководство огромными армиями и осады городов». Художественное мастерство Плутарха сделало «Сравнительные жизнеописания» излюбленным чтением для юношества, узнававшего из его сочинений о событиях истории Греции и Рима. Герои Плутарха становились олицетворением исторических эпох: древнейшие времена связывались с деятельностью мудрых законодателей Солона, Ликурга и Нумы, а конец римской республики представлялся величественной драмой, движимой столкновениями характеров Цезаря, Помпея, Красса, Антония, Брута.

Без преувеличения можно сказать, что благодаря Плутарху в европейской культуре складывалось представление об античной истории как о полулегендарной эпохе свободы и гражданской доблести. Именно поэтому его произведения высоко ценили мыслители эпохи Просвещения, деятели Великой Французской революции и поколение декабристов. Само имя греческого писателя стало нарицательным, поскольку «Плутархами» в 19 веке называли многочисленные издания биографий великих людей.

О СУДЬБЕ И ДОБЛЕСТИ АЛЕКСАНДРА

 Речь первая

 …Такова речь Судьбы, утверждающей, что ей, и только ей, обязан Александр своими деяниями. На это притязание необходимо возразить в защиту философии, а еще более – самого Александра, для которого будет оскорбительно, если мы сочтем, что его власть досталась ему как подарок Судьбы: в действительности он приобрел ее ценой кровопролитных войн и ран, сменяющих одна другую,
сколько ночей проводил он бессонных,
сколько дней кровавых на сечах жестоких окончил1,

покоряя не знавшие поражений войска, бесчисленные племена, неприступные реки, непроходимые скалы, сопутствуемый прозорливостью, мужеством, выносливостью, здравым суждением.

2. Думаю, что он сам так сказал бы Судьбе, приписывающей себе его подвиги: «Не порочь мою доблесть и не присваивай отнятую у меня славу. Твоим созданием был Дарий, которого ты сделала из раба и царского гонца властителем персов; или Сарданапал2, которого ты увенчала царской диадемой, когда он ткал порфиру. А я, одержав победу при Арбелах, дошел до Суз, и Киликия раскрыла передо мной во всю ширь Египет, Киликию же – Граник, который я перешел, переступив через трупы Митридата3 и Спитридата. Красуйся и величайся перед царями, не проливавшими своей крови, не знавшими ран: вот кто тебе обязан своей благоуспешностью – Охи и Артаксерксы, которых ты от самого их рождения возвела на трон Кира. А мое тело носит много следов Судьбы не содействующей, а враждебной.

Прежде всего, в Иллирии я получил удар камнем в голову и булавой в шею; потом при Гранике был ранен варварским кинжалом в голову, а под Иссом мечом в бедро; при осаде Газы мне в лодыжку попала стрела и на плечо свалилась тяжелая глыба; у маракандийцев вражеская стрела повредила мне берцовую кость; за этим последовали ранения, которым я подвергся в Индии: в области аспасийцев – стрелой в плечо, у гандридов – в ногу; у маллийцев стрела вонзилась мне в грудь и оставила в ране железный наконечник; там же мне нанесли удар булавой по шее, когда сломались лестницы, приставленные к стенам, и Судьба послала мне такую милость, как встреча в уединении не с какими-либо знаменитыми противниками, а с безвестными варварами; и если бы подоспевший Птолемей4 не прикрыл меня своим щитом, Лимней не пал за меня, сраженный тысячами стрел, и македоняне, воодушевившись, не обрушили стену, то эта глухая варварская деревня стала бы могилой Александра».

3. А трудности самого похода – ненастья, зной, глубокие реки, недоступные птицам высоты скал, невиданные образы зверей, скудное питание, смены властителей, предательства; и обстановка, в которой начинался поход: в Греции еще не улегся трепет войн с Филиппом, Фивы отрясали со своего оружия херонейскую пыль, подымаясь из постигшего их падения, им протягивали руку помощи Афины, вся Македония таила в себе опасность, тяготея к Аминте и сыновьям Аэропа5, неспокойно было в Иллирии, скифы сближались с соседями, ищущими переворота, персидское золото через многочисленных демагогов приводило в движение весь Пелопоннес, тогда как казна Филиппа была не только истощена, но и отягощена долгом в двести талантов, как сообщает Онесикрит.

И вот в этой нужде и столь тревожной обстановке молодой человек, едва вышедший из детского возраста, решился посягнуть на Вавилон и Сузы и, более того, возмечтать о власти над всем человечеством, опираясь на войско из тридцати тысяч пехотинцев и четырех тысяч всадников – принимаю численность, сообщаемую Аристобулом; по свидетельству царя Птолемея, пехотинцев было тридцать тысяч, а всадников пять тысяч; а по свидетельству Анаксимена6 – сорок три тысячи пехотинцев и пятьдесят пять тысяч всадников. А богатая сумма денежных средств, щедро отпущенных Александру Судьбой на этот поход, составила семьдесят талантов, как сообщает Аристобул; по сообщению же Дуриса, денег у Александра было лишь на тридцать дней содержания войска.

4. Что же, значит, Александр проявил неблагоразумие и опрометчивость, выступив с такими скудными средствами против столь мощной державы? Никоим образом. Действительно, кто отправлялся от больших и лучших задатков величия духа, мудрости, здравомыслия, мужества, чем те, которыми напутствовала Александра в этот поход философия? Он выступал против персов, почерпнув для этого больше в учении своего наставника Аристотеля, чем в наследии своего отца Филиппа. Вместе с тем, высоко почитая Гомера, мы верим сообщениям, что, по словам самого Александра, «Илиада» и «Одиссея» сопровождали его в походе как напутствие, но отвергнем мнение тех, кто скажет, что «Илиада» и «Одиссея» были для него только отдохновением от воинских трудов и занятием отрадного досуга, а подлинное напутствие он находил в философских рассуждениях, в сочинениях о бесстрашии, о мужестве, о здравомыслии, о величии духа: ведь общеизвестно, что он ничего не писал о силлогизмах7 или о каких-либо философских положениях, не был участником прогулок в Ликее или философских собеседований в Академии8: ведь именно так определяют философию те, кто видит ее в словах, а не в делах.

Но ведь ничего не писали и знаменитейшие философы – Пифагор, Сократ, Аркесилай9, Карнеад, хотя их не отвлекали такие войны и они не проходили далекие земли, укрощая варварских царей, основывая греческие города среди диких племен, научая первобытные народности законам и мирной жизни; даже имея досуг, они предоставили писание софистам10. На каком же основании их считают философами? На основании того, что они говорили, как жили, чему учили. Из этого же надо исходить и в суждении об Александре: из того, что он говорил, что совершил, как воспитывал, мы увидим, что он был философ.

5. И прежде всего, самое неожиданное: рассмотри, если угодно, учеников Александра, сравнивая их с учениками Платона и Сократа. И Платон, и Сократ воспитывали восприимчивых и единоязычных людей, по меньшей мере, понимавших греческую речь. И все же многих им не удалось убедить: находились Критии, Алкивиады, Клитофонты11, которые, как бы отбросив узду рассуждения, уклонялись в сторону. Если же мы обратимся к делам Александра, то увидим, что он воспитал гирканцев для браков, научил арахосийцев12 земледелию, согдианцев13 убедил не убивать отцов, а питать их, персов – почитать матерей, а не жениться на них. Изумление вызывает философия, благодаря которой индийцы поклоняются греческим богам, скифы хоронят умерших, а не съедают их.

Мы удивляемся убедительной силе Карнеада, который побудил Клитомаха, карфагенянина по происхождению, носившего прежде имя Гасдрубала, усвоить эллинство; удивляемся и Зенону, убедившему вавилонянина Диогена14 заниматься философией; но Александр просветил Азию, читая Гомера, а сыновья персов и сузиан распевали трагедии Еврипида и Софокла. Сократ, вводя новые божества, подвергся судебному преследованию, обвиненный афинскими соглядатаями, а благодаря Александру Бактрия и Кавказ стали поклоняться греческим богам. Платон, написав единственное «Государство», никого не убедил воспользоваться этой книгой по причине ее чрезвычайной суровости, Александр же, основав свыше семидесяти городов среди варварских племен и посеяв в Азии греческие нравы, победил там дикий и звероподобный образ жизни.

Нас, читающих «Законы» Платона, немного, а законами Александра воспользовались и пользуются десятки тысяч людей, и покорение их Александром сделало их счастливее избегнувших этого покорения: тех никто не избавил от жалкого существования, а этих победитель заставил благоденствовать. Так что, если Фемистокл, бежав с родины и получив от персидского царя богатые дары, в том числе города15, обязанные податью – один на хлеб, другой на вино, третий на остальное продовольствие, сказал, обращаясь к детям: «Мы погибли бы, если бы не погибли», то с большим основанием можно было бы сказать о покоренных Александром: «Они не вышли бы из дикости, если бы не были покорены». Египет не имел бы Александрии, Месопотамия – Селевкии, Согдиана – Профтасии, Индия – Букефалии, Кавказ – соседствующего греческого города16; а развитие этих городов угасило дикость и содействовало вытеснению дурных нравов лучшими. И если философы считают своей величайшей заслугой укрощение в человеческих нравах первобытной жестокости, то Александр, перевоспитавший великое множество племен, по справедливости должен считаться величайшим философом.

6. Действительно, вызывающая общее удивление государственная система основателя стоической школы Зенона сводится к единственному положению – чтобы мы жили не особыми городами и общинами, управляемыми различными уставами, а считали бы всех людей своими земляками и согражданами, так чтобы у нас была общая жизнь и единый распорядок, как у стада, пасущегося на общем пастбище. Зенон представил это в своих писаниях как мечту, как образ философского благозакония и государственного устройства, а Александр претворил слова в дело.

Он не последовал совету Аристотеля обращаться с греками как предводитель, заботясь о них как о друзьях и близких, а с варварами как господин, относясь к ним как к животным или растениям, что преисполнило бы его царство войнами, бегством и тайно назревающими восстаниями. Видя в себе поставленного богами всеобщего устроителя и примирителя, он применял силу оружия к тем, на кого не удавалось воздействовать словом, и сводил воедино различные племена, смешивая, как бы в некоем сосуде дружбы, жизненные уклады, обычаи, брачные отношения и заставляя всех считать родиной вселенную, крепостью – лагерь, единоплеменными – добрых, иноплеменными – злых; различать между греком и варваром не по щиту, мечу, одежде, а видеть признак грека в доблести и признак варвара – в порочности; считать общими одежду, стол, брачные обычаи, все получившее смешение в крови и потомстве.

7. Коринфянин Демарат, один из гостеприимцев и друзей Филиппа, увидев Александра в Сузах, очень обрадовался и, прослезившись, сказал, что великой радости были лишены эллины, умершие раньше, чем они могли увидеть Александра, восседающего на троне Дария; я же, клянусь Зевсом, нисколько не завидую тем, кто имел возможность приобщиться к этому зрелищу: ведь это было только делом удачи, и притом такой, какую имели наравне с Александром и другие цари; но я хотел бы оказаться зрителем того прекрасного и священного свадебного торжества, когда Александр, собрав под одним златоверхим шатром за общим столом и божественным покровительством сто персиянок невест и сто македонян и греков – женихов, сам жених одной, а для всех остальных сват, покровитель и отец, увенчанный, первым запел свадебный гимн – как бы песнь любви и дружбы между сочетающимися знатнейшими и могущественнейшими родами. Сладостно было бы мне сказать: о неразумный варвар Ксеркс, тщетно трудившийся над сооружением моста через Геллеспонт17, вот как соединяют Азию с Европой мудрые цари – не бревнами, не плотами, не бездушными и бесчувственными связями, а связывающими племена узами честной любви, законных браков и общностью потомства.

8. Ставя перед собой столь высокую цель, Александр ввел не мидийскую одежду, а персидскую, гораздо более простую. Отказавшись от всего необычного и притязательного, как тиара, кандий, анаксириды18, он, по свидетельству Эратосфена, стал носить одежду, сочетавшую в себе персидское с македонским: относясь к безразличным вещам как философ, он, как общий повелитель и милостивый царь, отнесся с уважением к одежде покоренных и тем восстановил их расположение к македонянам, которых они стали почитать как начальствующих, а не ненавидеть как врагов.

Напротив того, было бы проявлением неразумия и косности преклоняться перед одноцветной хламидой и отвергать хитон, украшенный пурпуром, наподобие неразумного ребенка придерживаясь того одеяния, которое воспринято, словно от кормилицы, от унаследованного обычая отцов. Люди, охотящиеся на зверей, одеваются в оленьи шкуры, птицеловы украшают свои хитоны птичьими перьями. Надо остерегаться красной одежды, показываясь быкам, и белой – показываясь слонам: ибо от этих цветов они раздражаются и свирепеют. Если же великий царь, укрощая и умиротворяя воинственные и беспокойные народы, достиг этого при помощи местной одежды и привычного образа жизни, преодолевая у побежденных подавленность и мрачные настроения, то неужели это вызовет упреки? Не следует ли скорее удивляться мудрости того, кто незначительным изменением внешнего облика повел за собой Азию – оружием покорив тела, а одеждой привлекши к себе души?

Удивляются сократику Аристиппу19, который и в простом плаще, и в милетской хламиде одинаково сохранял благообразие; а Александру вменяют в вину, что он, украшая отечественную одежду, не пренебрег и одеждой побежденных, полагая основания великих дел. Ведь не разбойничий набег совершил он на Азию, не имел намерения растерзать и ограбить ее как посланную благоприятной случайностью неожиданную добычу – с каким намерением впоследствии пошел на Италию Ганнибал, а ранее треры20 на Ионию и скифы на Мидию, но, желая показать, что все на земле подчинено единому разуму и единой гражданственности, что все люди составляют единый народ, он и принял такое убранство. И если бы божество, пославшее в наш мир душу Александра, не отозвало ее вскоре, то единый закон управлял бы всеми людьми и они взирали бы на единую справедливость как на общий свет. Ныне же лишена этого света та часть земли, которая не видела Александра.

9. Итак, уже основная цель похода показывает Александра как философа: он стремился не к собственному обогащению и роскоши, а к установлению среди всех людей согласия, мира и дружественного общения. Далее, рассмотрим его высказывания, ибо нравы и других царей и властителей более всего отражены в их высказываниях. Старик Антигон21, когда некий софист поднес ему сочинение о справедливости, сказал: «Ты глуп, если, видя, как я расправляюсь с чужими городами, говоришь мне о справедливости».

Тиран Дионисий говорил, что мальчиков надо обманывать игорными костями, а взрослых – клятвами. А на памятнике Сарданапала была надпись: «Сколько я съел и наблудил, таково мое достояние». Кто не признает, что из этих изречений одно выражает сластолюбие, другое – безбожность, третье – несправедливость и корыстолюбие? А речи Александра, если устранить диадему, Аммона и божественное происхождение, покажутся речами Сократа, или Платона, или Пифагора. Ибо мы не должны учитывать те велеречивости, которыми поэты снабдили изображения и изваяния Александра, соразмеряясь не с его скромностью, а с могуществом:
Речь на устах у кумира, вперившего на небо взоры:

Я господин на земле; Зевс, на Олимпе цари.22

Или: «Я Александр, сын Зевса». Все это, как я сказал, примыслили поэты, льстиво возвеличивая судьбу Александра; а рассмотрение подлинных слов Александра надо начать с тех, которые относятся к его детству. Он был самым быстроногим среди своих сверстников, и товарищи советовали ему выступить на олимпийских состязаниях. Он спросил, участвуют ли в них цари, и, получив ответ, что не участвуют, сказал, что в таком случае условия для него будут несправедливыми: победить он сможет только простых граждан, а понести поражение – только как царь. А когда его отец Филипп в области трибаллов23 был ранен копьем в бедро и, хотя опасность для жизни миновала, тяготился оставшейся хромотой, Александр сказал ему: «Не унывай, отец, и выступай бодро, получая на каждом шагу напоминание о твоей доблести». Разве не свидетельствует это о философской направленности ума и о воодушевляющем восхищении нравственной красотой, господствующей над телесным ущербом? Как же он должен был гордиться своими собственными ранами, напоминавшими ему о победах, о взятых городах, о сдавшихся царях: не закрывать рубцы приходилось ему, а носить их как почетные знаки воинской доблести.

10. И вот если когда в застольной беседе предлагалось сравнить стихи Гомера – кто какой ставит выше, то Александр отдавал предпочтение перед всеми прочими такому стиху:

Славный в Элладе как мудрый царь и как доблестный воин24, –

похвалу, которую другой предвосхитил по времени, он рассматривал как закон для себя; так что можно сказать, что Гомер одним и тем же стихом прославил доблесть Агамемнона и предрек доблесть Александра. Переправившись через Геллеспонт, Александр осмотрел Трою, мысленно воспроизводя геройские подвиги. Когда один из местных жителей предложил подарить ему лиру Париса, если он пожелает, он ответил: «Его лира мне не нужна: у меня есть лира Ахилла, под звуки которой он отдыхал,

воспевая славу героев25»,

а лира Париса, с ее любовным напевом, звучала слишком изнеженной и женственной музыкой. Философской душе свойственно любить мудрость и восхищаться мудрецами; и Александр отличался этим, как ни один царь. Уже говорилось о том, как он относился к Аристотелю; известно также, что он считал исследователя гармонии Анаксарха своим ближайшим другом; элейцу Пиррону он при первой встрече с ним подарил десять тысяч золотых монет26; ученику Платона Ксенократу послал в дар пятьдесят талантов; Онесикрита, ученика киника Диогена, как сообщают многие историки, он назначил начальником кормчих.

С самим Диогеном он беседовал в Коринфе и был так поражен его жизнью, почувствовал к нему такое уважение, что часто, вспоминая его, говорил: «Если бы я не был Александром, то был бы Диогеном»; то есть «если бы я не философствовал деяниями, то занимался бы философскими рассуждениями». Он не сказал: «если бы я не был царем, то был бы Диогеном», и не сказал: «если бы я не был богатым и Аргеадом»27 (ибо он не отдавал предпочтение счастливой судьбе перед мудростью и порфире с диадемой перед сумой и плащом); но сказал: «если бы я был не Александром, то был бы Диогеном», то есть: «Если бы я не замыслил смешать воедино варварство и эллинство, и, пройдя весь материк, замерить его, и, исследуя пределы земли и моря, сомкнуть Македонию с океаном, и посеять там Элладу, и распространить всякого рода правосудие и мир, то я не сидел бы в праздном могуществе, а соревновал бы Диогену в образе жизни. Ныне же, прости меня, Диоген, я подражаю Гераклу и соревную Персею и иду по следам Диониса, бога-родоначальника и прадеда28.

Я хочу, чтобы эллины снова одержали победу в Индии и плясали там и напомнили кавказским горным и диким племенам о вакхических шествиях. Говорят, что и там есть мужи, искушенные в некоей суровой, пренебрегающей одеждами мудрости, священные и своезаконные, преданные божеству, неприхотливостью превосходящие Диогена, не нуждающиеся и в суме: ибо они не откладывают пищу, а получают ее всегда готовую и свежую от самой земли; питьем для них текут реки, а ложе для отдыха им дают листья, опавшие с деревьев, и трава. Благодаря мне и они узнают Диогена и Диоген узнает их. Надо и мне перечеканить монету29, преобразовав варварство эллинской гражданственностью».

11. Это так. Но что показывают сами деяния Александра – произвол судьбы, воинственность, господство силы? Или же большое мужество и справедливость, большое здравомыслие и сдержанность, разумную последовательность, трезвый и проницательный расчет во всех поступках? Ведь я не могу, клянусь богами, сказать, что такой-то из них я, рассудив, отношу к мужеству Александра, тот – к человеколюбию, тот – к воздержности: в каждом его действии мы видим смешение всех добродетелей, так что он подкрепляет утверждение стоиков, что во всем, что делает мудрец, он действует сообразно со всеми добродетелями и в каждом действии главенствует одна какая-либо добродетель, но она призывает и прочие и направляет их к той же цели.

И действительно, мы видим, что у Александра воинственность сочеталась с человеколюбием, терпимость – с твердостью, щедрость – с бережливостью; в гневе он был отходчив, в любви сдержан; его отдых не бывал бездеятельным, а трудолюбие не препятствовало утехам. Кто сочетал войны с празднествами, песенное шествие – с воинским походом, осаду городов – с вакхическими священнодействиями и свадебными торжествами? Кто так строг к нарушениям справедливости и участлив к бедствующим? Кто так грозен для врагов и так благосклонен к просящим пощады?

Мне вспоминается здесь слово, сказанное Пором. Когда Пор был взят в плен и приведен к Александру, тот спросил у него, как должен с ним поступить. «По-царски», – сказал Пор. И на вопрос Александра: «Ничего более?» – ответил: «Ничего, все остальное заключено в слове „по-царски“». А мне, говоря о деяниях Александра, хочется всегда повторять оценку «по-философски». Влюбившись в Роксану, дочь Оксиарта, которая плясала в хоре пленниц, он не оскорбил ее насилием, а женился на ней: по-философски. Увидав убитого Дария, он не принес благодарственную жертву и не стал ликовать по поводу окончания долгой войны, но, сняв с себя хламиду, накинул ее на мертвого, как бы покрывая этот пример царской судьбы: по-философски. А однажды он читал секретное письмо от матери, и случайно сидевший с ним рядом Гефестион в простоте стал одновременно читать его; и Александр не препятствовал ему, а только приложил свое кольцо к его губам, дружески предписывая ему хранить молчание: по-философски. И в самом деле, если все это не по-философски, то что же другое мы признаем философским?

12. Сопоставим с поведением Александра примеры общепризнанных философов. Сократ проявил сдержанность30, когда спал вместе с Алкивиадом: Александр, когда префект побережья Филоксен, сообщая ему, что в Ионии есть мальчик невиданной красоты, запросил, распорядится ли он прислать его к себе, ответил с горечью: «Что такого ты узнал обо мне, негоднейший из людей, что подольщаешься ко мне такими предложениями?»

Мы восхищаемся тем, что Ксенократ не принял посланные ему в дар Александром пятьдесят талантов; а тем, что Александр их послал, не будем восхищаться? Разве мы не согласимся, что одинаково пренебрегают деньгами и тот, кто отклоняет такой подарок, и тот, кто его предлагает? Ксенократа философия научила не нуждаться в богатстве; Александра же она научила нуждаться в нем, чтобы щедро одарять таких, как Ксенократ. Анаксарх при виде крови, текущей из раны Александра, сказал: «А ведь это не влага, а кровь»31, но сколько раз это говорил сам Александр, получая раны? Впрочем, правильные суждения, как мы полагаем, присущи всем людям – ведь природа сама по себе указывает путь к подобающему, – но философы отличаются от большинства тем, что у них эти суждения твердо противостоят неблагоприятным обстоятельствам. Ведь не всегда люди руководствуются в своей жизни такими положениями, как

 Знаменье лучшее всех – за отечество храбро сражаться32,

или «последний предел для всех людей – смерть»; но сила обстоятельств ломает здравые суждения, и мысль о близкой опасности заглушает голос разума. Ибо страх не только «поражает память», по слову Фукидида33, но подавляет всякие руководящие правила, честолюбие, стремления, если философия не предоставила им своей опоры.34

ПРИМЕЧАНИЯ

1. …«сколько ночей проводил…» – «Илиада», IХ, 325-326.

2. Сарданапал – ассирийский царь (ок. 668-626).

3. Митридат – зять Дария.

4. …и если бы подоспевший Птолемей… – Ср. выше, биография Александра, гл. LXIII, где вместо Птолемея упоминается Певкест.

5. …тяготея к Аминте и сыновьям Аэропа… – Македонянин Аминта бежал в Персию и поступил на службу к царю. Сыновья македонского царя Аэропа были убиты по подозрению в причастности к смерти Филиппа.

6. Анаксимен из Лампсака (ок. 380-320) – историк и ритор, автор несохранившейся истории Александра.

7. Силлогизм – фигура доказательства, состоящая из двух взаимосвязанных посылок и умозаключения. Теорию силлогизма разработал Аристотель.

8. …не был участником прогулок в Ликее или… в Академии… – Во многих греческих философских школах обучение происходило во время прогулки. Существует версия, что название «перипатетики» произошло от греческого глагола «перипатейн» («прогуливаться»). Ликей – роща близ Афин, посвященная Аполлону Ликейскому («Ликейский» можно понимать как «гонитель волков»), где находилась школа Аристотеля. Академия – название сада и гимнасия неподалеку от Афин, посвященных герою Академу; здесь учил Платон.

9. Аркесилай (316-241) – основатель Средней (II) Академии.

10. …предоставили писание софистам. – Софистами греки называли платных учителей философии и красноречия.

11. …находились Критии, Алкивиады, Клитофонты… – Т.е. люди, изменившие «чистой философии». Критий принадлежал к числу учеников Сократа, но позже вошел в число «Тридцати тиранов». Алкивиад, также хорошо знакомый с Сократом, вообще был беспринципным политическим авантюристом. Клитофонт, возможно слушавший Сократа, участвовал в олигархическом перевороте в Афинах (411 г.).

12. Арахосия – область к сев. от Гедрозии.

13. Согдиана – область вокруг современного Самарканда.

14. …удивляемся и Зенону, убедившему вавилонянина Диогена… – Под Зеноном, может быть, следует понимать Зенона Тарсийского, которого Диоген сменил в качестве главы стоической школы (после 204 г.). Основатель школы стоиков Зенон из Китиона на о. Кипре (336-268) жил более чем на сто лет раньше Диогена.

15. …в том числе города… – Артаксеркс I, к которому бежал Фемистокл, дал ему в управление города Магнесию, Лампсак и Миунт.

16. …Кавказ – соседствующего греческого города… – Речь идет, вероятно, о т.н. Александрии Кавказской, которая локализируется, однако, на территории совр. Афганистана.

17. …над сооружением моста через Геллеспонт… – Об этом рассказывает Геродот («История», VII, 33 сл.).

18. Анаксириды – штаны в виде шаровар, принадлежность туалета персидских царей.

19. Аристипп – из Кирены (ок. 435-355) – ученик Сократа, основатель т.н. школы киренаиков, где проповедовался культ наслаждения.

20. Треры – фракийское племя.

21. Старик Антигон… – Т.е. Антигон I, полководец Александра.

22. «Речь на устах…» – Из неизвестного сочинения.

23. Трибаллы – фракийское племя.

24. «Славный в Элладе…» – «Илиада», III, 179.

25. …«воспевая славу героев»… – «Илиада», III, 189.

26. …элейцу Пиррону… десять тысяч золотых монет… – Пиррон из Элиды (ок. 360-270) – основоположник неакадемического скептицизма. Существует версия, что деньги он получил за хвалебное сочинение в честь Александра.

27. …«если бы я не был… Аргеадом»… – Македонские цари, по преданию, вели свое происхождение из т.н. Македонского Аргоса, который, по мнению современных исследователей, находился западнее Македонии, ближе к Эпиру.

28. …бога-родоначальника и прадеда. – Одна из легенд возводила происхождение македонских царей к Дионису.

29. …перечеканить монету… – По сообщению ряда авторов, Диоген, заведуя чеканкой монет и получив от оракула совет «сделать переоценку ценностей», превратно истолковал его и стал подделывать деньги.

30. Сократ проявил сдержанность… – Об этом см. Платон, «Пир», 217a сл.

31. Анаксарх… не влага, а кровь… – Пропуск в тексте дополнен по параллельному месту из речи II. Цитата заимствована из «Илиады» (V, 340).

32. «Знаменье лучшее всех…» – «Илиада», XII, 243.

33. …по слову Фукидида… – «История», II, 87.

34. …своей опоры. – Окончание «Речи первой» не сохранилось.

 

О СУДЬБЕ И ДОБЛЕСТИ АЛЕКСАНДРА

Речь вторая

Кадес, Джузеппе — Александр Македонский отказывается от воды

1. Во вчерашней речи я, кажется, упустил сказать, что веку Александра счастливая судьба послала и много приобретений в искусствах, и много выдающихся дарований, или, может быть, в этом счастливая судьба не Александра, а тех, кому довелось иметь своим современником человека, способного и наилучшим образом оценить сделанное ими, и достойно вознаградить за это. Недаром в более позднее время, как передают, кто-то сказал Архестрату, хорошему поэту, но жившему в нужде и безвестности: «Если бы ты родился при Александре, то он за каждый стих дарил бы тебе Кипр или Финикию». Но я думаю, что лучшие из тогдашних мастеров были не только современниками, но и созданием Александра. Ведь как прекрасное плодоношение бывает следствием благорастворения и тонкости окружающего воздуха, так возрастание искусств и счастливых дарований вызывает благосклонность уважительностью и широтой интересов царя; и напротив, все это угашается и подавляется завистливостью, мелочностью и недоброжелательством властителей.

Говорят, что тиран Дионисий, слушая знаменитого кифареда, пообещал ему в награду талант серебра. Когда на следующий день тот попросил обещанного, он ответил: «Вчера ты порадовал меня своим пением, а я тебя – поданной тебе надеждой; так что ты уже получил награду за доставленное удовольствие». Александр, ферейский тиран – лучше было бы только так и называть его, чтобы не осквернять имя Александра, – присутствуя на представлении трагедии, разжалобился. Вскочив с места, он поспешно удалился из театра, говоря, что нельзя допустить, чтобы его, убийцу стольких граждан, увидели проливающим слезы над бедствиями Гекубы и Поликсены1. Мало того, он чуть не подверг судебному преследованию актера, который лишил его душу присущей ей железной твердости. Архелаю, который был известен своей скупостью на подарки, поэт Тимофей2 часто намекал на это, повторяя в своем пении стих

 У тебя земнородный в почете металл,

на что Архелай не без остроумия откликнулся: «У тебя ж на примете все тот же металл». Скифский царь Антей3 велел пленному флейтисту Исмению играть во время пирушки.

Все остальные восхищались и рукоплескали, сам же он поклялся, что ему приятнее слушать ржание коня. Так далеко обитали его уши от Муз: его душевный склад больше подходил к тому, чтобы слушать в стойлах не лошадей, а ослов. Какого же приращения искусств и какого почета для них можно ожидать при таких царях и под покровительством такой Музы?

Но нет места для искусств и при царях, бездарных любителях, преследующих истинных художников своей завистью и недоброжелательством. Таким был тот же Дионисий, сославший поэта Филоксена в каменоломни за то, что он, получив приказание выправить написанную Дионисием трагедию, перечеркнул ее всю от начала до конца. Да и Филипп был таков же: поздно обратившись к учению, он остался ниже своих природных способностей и был склонен к юношескому самомнению. Передают, что он, заспорив с одним музыкантом о некоторых вопросах гармонии, думал, что убедил его. Однако тот, слегка улыбнувшись, сказал: «Да не постигнет тебя, царь, такая беда, чтобы ты лучше меня понимал это».

2. Но Александр, понимая, в чем ему надо быть только зрителем и слушателем, а в чем участником и исполнителем, всегда старался в совершенстве владеть оружием, как

 мощный доспехом гоплит, в битве гроза для врагов,4

по слову Эсхила. Это искусство он унаследовал от предков Эакидов и Геракла, а остальным искусствам уделял уважение, сообразное с их достоинством и привлекательностью, но без соревнования: доставляемое ими удовольствие не вызывало у него желания подражать. Современниками Александра были трагические актеры Фессал и Афинодор с товарищами, состязавшиеся между собой. Хорегами были кипрские цари, а судьями наиболее выдающиеся из стратегов. Когда победа была присуждена Афинодору, Александр сказал: «Я предпочел бы потерять часть царства, чем видеть Фессала побежденным». Однако он не искал встречи с судьями и не возражал против вынесенного ими решения, считая, что должен быть выше всего остального, но подчиняться справедливости. Комическими актерами были скарфиец Ликон с товарищами. Когда Ликон вставил в одну комедию просительный стих, Александр, рассмеявшись, подарил ему десять талантов. Среди кифаредов был Аристоник, который, придя на помощь своим в битве, пал, доблестно сражаясь. Александр приказал воздвигнуть ему медную статую в Дельфах, изобразив его с кифарой и с копьем: этим он воздал почесть не только музыканту, но и музыке как искусству, вселяющему воинскую доблесть и воодушевляющему тех, кто в нем должным образом воспитан. Сам Александр однажды, слушая военный напев в исполнении флейтиста Антигенида, так воспламенился духом под впечатлением музыки, что, схватив лежавшее рядом оружие, явил пример того, о чем поют спартанцы:

Звон кифары благозвучной множит силы у бойцов.5

Веку Александра принадлежат также живописец Апеллес и ваятель Лисипп. Первый написал Александра с перуном в руке так выразительно и соразмерно, что, как говорилось, из двух Александров рожденный Филиппом был непобедим, а созданный Апеллесом неподражаем. Лисипп же изваял Александра смотрящим ввысь, с лицом, обращенным к небу (как и в действительности Александр имел обыкновение держать голову, слегка закинув ее), так что под статуей была сделана меткая надпись:

Речь на устах у кумира, вперившего на небо взоры:
Я господин на земле; Зевс, на Олимпе цари.

Поэтому Александр только Лисиппу предоставил изготовлять его изображение: только он один показывал в меди характер и вместе с внешностью выявлял и доблесть; тогда как другие, стараясь подражать наклону шеи и переливчатой мягкости взора, не могли сохранить мужественного и львиного выражения в облике Александра. В числе прочих мастеров был и архитектор Стасикрат, который задумал произведение, не пленяющее зрителя приятностью красок и очертаний, но величественное и рассчитанное на щедрую царскую поддержку в его осуществлении. Явившись к Александру, он резко осудил существующие изображения его в живописи и скульптуре как произведения робких и слабых мастеров. «Я же решил, – сказал он, – сложить подобие твоего тела, царь, в живую и неистребимую материю, имеющую вечные корни и недвижимую, неколебимую тяжесть.

Фракийский Афон в том месте, где он выше всего и где вокруг него открывается самый широкий кругозор, имеет соразмерные долины, вершины, члены, сочленения, близкие к человеческому образу, и может, при подобающей обработке, стать и называться изображением Александра; стопами касающегося моря, одной рукой объемлющего и поддерживающего город с десятитысячным населением, а правой возлиющего из чаши вечную реку, впадающую в море. Золото, медь, слоновую кость, дерево, краски, всякую рыночную мелочь, подверженную и уничтожению, и кражам, мы отвергнем». Выслушав его, Александр воздал полную хвалу богатству и смелости такого замысла, но добавил: «Все же оставь Афон спокойно пребывать на месте: довольно ему и одного царя6, воздвигшего на нем памятник своего нечестивого высокомерия; а меня покажут Кавказ, Эмодские горы7, Танаис и Каспийское море – это образы моих деяний».

3. Но, ради богов, предположим, что такое сооружение могло бы быть завершено и явлено свету. Допустил ли бы кто-нибудь, что оно возникло случайно, само собой – в таком виде, расположении, состоянии? Никто, думаю я. А перуноносная статуя? А носящая название по копью? Что же, изваяние, какой бы величины оно ни было, не могло быть создано без участия искусства, силою судьбы, собравшей и обратившей на это золото, медь, слоновую кость и много других драгоценных материалов; а это мы сочтем возможным, чтобы великий муж, лучше сказать – величайший из всех когда-либо бывших, возник без собственной доблести, силою судьбы, предоставившей оружие, деньги, войска, лошадей? Все это для не умеющего воспользоваться – не сила, а опасность, не украшение, а изобличение его бессилия и ничтожества.

Правильно сказал Антисфен8: «Всех благ надо желать неприятелям, кроме мужества: ведь так они обратятся в блага не для обладателей, а для победителей».

По этой причине, полагают, и природа вырастила у трусливейшего животного оленя удивительные по величине и крепости рога, поучая нас, что сила и оружие не принесут никакой пользы тем, кто не обладает стойкостью и смелостью. Так и судьба, часто предоставляя робким и неразумным командные и начальственные обязанности, в которых обнаруживается их несостоятельность, тем самым возвышает и утверждает значение доблести как единственного, что придает человеку величие и достоинство. Если, как говорит Эпихарм9,

Ум и видит, ум и слышит, неразумный глух и слеп, –

то все в человеке опирается на разум. Конечно, чувства имеют свои отправные начала, но что ум их поддерживает и упорядочивает, что ум составляет преобладающее, направляющее и господствующее начало, а все остальное, что в человеке слепо, глухо и бездушно, увлекает в сторону, и отягчает, и приносит посрамление, если нет доблести, – это легко усмотреть в самой действительности.

Располагая одной и той же воинской силой и командованием, Семирамида, будучи женщиной, снаряжала походы, вооружала войска, строила Вавилон, покоряла эфиопов и арабов, переплывала Красное море, а Сарданапал, родившись мужчиной, ткал порфиру, восседая дома среди наложниц; а по смерти ему поставили каменный памятник, который изображал его пляшущим на варварский лад и прищелкивающим пальцами у себя над головой, с такой надписью: «Ешь, пей, служи Афродите: все остальное ничто». Кратет, увидев в Дельфах золотое изображение гетеры Фрины, воскликнул: «Это трофей, воздвигнутый распущенности эллинов». Так и при виде могилы (или жизни – разницы, я думаю, никакой нет) Сарданапала можно было бы сказать, что это трофей даров Судьбы. Что же, мы предоставим Судьбе после Сарданапала коснуться и Александра, присваивая себе его величие и могущество? Чего дала она ему больше, чем получили от нее другие цари? Оружия, коней, стрел, телохранителей? Пусть же она, если может, сделает при помощи всего этого великим Арридея, или Оха, или Оарса10, или арменийского Тиграна, или вифинского Никомеда, из которых Тигран, бросив венец под ноги Помпею, постыдно воспринял новое царство, превратившееся в римский удел, а Никомед, обрив голову и надев колпак, объявил себя вольноотпущенником римского народа11.

4. Итак, скажем, что Судьба создает людей мелких, боязливых и малодушных? Нет, одинаково несправедливо и трусость относить к несчастливой судьбе, и мужественную рассудительность – к счастливой. Скорее сама Судьба велика тем, что поставила Александра во главе царства: в нем она обрела славу, непобедимость, великодушие, сдержанность, человеколюбие. Поэтому сразу после смерти Александра Леосфен имел основание сказать, что его войско, блуждая, натыкается само на себя, подобно циклопу, который после ослепления протягивал руки во все стороны, нигде не находя цели: так, не находя дороги и оступаясь, блуждало это огромное войско, лишенное начальника. Или скорее как мертвое тело, лишенное души, теряет свой состав и связь, распадается, истлевает, исчезает, уходит, так, утратив Александра, воинство содрогалось, трепетало, воспалялось Пердикками, Мелеаграми12, Селевками, Антигонами, как горячими вихрями и волнениями, сталкивающимися и спорящими между собой; и наконец, увядая и разлагаясь, оно, как могильными червями, вскипело множеством ничтожных царей и готовых испустить последнее дыхание военачальников.

Сам Александр, когда Гефестион поссорился с Кратером, сказал ему с упреком: «Что останется от твоей силы и твоих деяний, если у тебя отнять Александра?» А я не поколеблюсь обратиться с такими же словами к тогдашней Судьбе: «Что твое величие, что твоя слава, где твоя сила, где непобедимость, если у тебя отнять Александра?» То есть «если отнять от твоего оружия опытность, от богатства – честолюбие, от роскоши – умеренность, от воинственности – смелость, от властности – сдержанность? Сделай, если можешь, другого великим – в богатстве не благодетельного, в сражениях не идущего первым навстречу опасности, друзей не почитающего, к пленным не милосердного, в наслаждениях не здравомыслящего, в трудных обстоятельствах не бодрствующего, в победах не знающего примиримости, в подвигах не помнящего человеколюбия.

Может ли быть назван великим человек, занимающий высокое положение, но неразумный и порочный? Отними доблесть у преуспевающего, и он везде обнаружит свое ничтожество: в проявлениях благодарности – мелочность, в трудах – слабость, перед богами – суеверие, к добрым – завистливость, с мужчинами – робость, с женщинами – любострастие». Ибо подобно тому как слабые мастера, возводя слишком большие подножия для малых посвящений, тем самым выказывают их малость, так и Судьба, вознося низменный характер делами большой важности, раскрывает его несостоятельность, приводящую к постыдным неудачам.

5. Итак, главное состоит не в обладании благами, а в их использовании: ведь иногда и бессловесные младенцы наследуют от отцов царское достоинство и власть, например Харилл, которого Ликург13 в пеленках принес в фидитий и объявил вместо себя царем Спарты: велик был не младенец, а тот, кто отдал ему отцовское достоинство, а не присвоил его себе, отняв у законного наследника. А кто мог бы придать величие ничем не отличающемуся от младенца Арридею, которого Мелеагр, только что не завернув в порфиру вместо пеленок, посадил на трон Александра – да и хорошо сделал, показав в течение нескольких дней разницу между царем по доблести и царем по произволу Судьбы. Ведь он на место подлинного вождя привел актера; или, лучше сказать, на сцене вселенной роль вождя досталась лицу без речей. Сказано:
груз понесет и жена, если муж поудобней возложит.14

Можно было бы сказать и иначе – что принять и возложить на себя груз власти, богатства и начальствования может быть делом и женщины, и ребенка: евнух Багой захватил и отдал Оарсу и Дарию Персидское царство; но, приняв великую власть, не уронить ее и понести, не изнемогая под бременем царских обязанностей, может только человек выдающейся доблести, ума и дарований, и таков был Александр. Ему некоторые ставят в упрек чрезмерную склонность к вину, но в своей деятельности он оставался трезвым, и его не опьяняла власть, вкусив которой другие не могут совладать с собой самими:

Кто, низкий, возвеличен выше должного
Богатством ли, гражданскою ли почестью,
Тот наглостью докучен всем согражданам.15

Клит, опрокинув под Аморгосом три или четыре греческие триеры16, стал именоваться Посейдоном и носить трезубец. А Деметрий, которому Судьба уделила малую частицу воинской мощи Александра, охотно воспринял данное ему прозвание Громовержца; города отправляли к нему не послов, а феоров17, и его ответы назывались оракулами. Лисимах, достигнув во Фракии как бы последних окраин державы Александра, дошел до такого высокомерия и дерзости, что сказал: «Теперь византийцы пришли ко мне, когда я копьем касаюсь неба». На это отозвался присутствовавший в числе византийцев Пасиад: «Уйдем отсюда, чтобы он не проткнул небо своим копьем». Да и что говорить об этих, которым давало повод возноситься наследие Александра, когда Клеарх, сделавшись тираном Гераклеи, носил перун и одного из своих сыновей назвал Керавном?18 А Дионисий19 назвал себя сыном Аполлона в такой надписи:

Мать мне Дорида, отец – Аполлон, ее посетивший.

А его отец, который истребил десять тысяч, если не более, граждан, предал врагам собственного брата из зависти к нему, задушив старуху мать, не желая хотя бы немного дней дожидаться ее смерти, сам написал в трагедии:

Ведь тирания – мать несправедливости,

тем не менее назвал своих дочерей одну Добродетелью, другую – Мудростью, третью – Справедливостью.20 А иные сами себя прозвали Благодетелями, Спасителями, Великими, Победителями.21 Перечислить же все следующие один за другим, как в конском табуне, бракосочетания с непрестанно толпящимися женщинами, развращения мальчиков, пляски с бубнами среди скопцов, целодневные игры в кости, флейты, оглашающие театры, обеды, для которых не хватает ночи, и завтраки, для которых не хватает дня, – ни у кого нет возможности.

6. Александр же завтракал на рассвете, сидя, а обедал поздно вечером, пил вино, принося жертву богам, в кости играл с Мидием, когда был болен лихорадкой, забавлялся во время походов упражнениями в стрельбе и в соскакивании с колесницы. Женился он один раз по любви – на Роксане, а на дочери Дария Статире – ради государственных дел, ибо важно было достигнуть слияния обоих народов. По отношению же к остальным персиянкам он проявил столько же сдержанности, сколько мужества в войне с персами: ни на одну из них он даже не посмотрел против ее желания, а на кого и посмотрел, тех обходил еще старательнее, чем остальных.

И, будучи со всеми приветлив, он только с теми, кто выделялся красотой, держал себя надменно. А о жене Дария, прославленной красавице, он не хотел и слушать тех, кто восхвалял ее красоту. Но когда она умерла, то он так по-царски ее почтил и так искренно оплакивал, что поколебал доверие к скромности его чувств, и выраженное им уважение к памяти скончавшейся навлекло на него несправедливые упреки: сам Дарий поддался таким подозрениям, зная возраст и властность Александра (ведь он принадлежал к числу тех, кто объяснял могущество Александра своеволием Судьбы). Но, поняв правду из всесторонних расследований, он сказал: «Не так уж, значит, унижены персы, и никто не скажет, что мы показали себя слабосильными и трусливыми, понеся поражение от такого противника. Прошу богов послать мне благополучие и силу, чтобы превзойти Александра в добре, и полагаю свою честь в том, чтобы оказаться миролюбивее его. Если же мой жизненный путь окончен, о Зевс наших отцов и боги – покровители Персидской державы, то да не воссядет на трон Кира кто-либо иной, кроме Александра». Такое завещание он оставил Александру, призвав богов в свидетели. Так побеждают доблестью.

7. Приписывай же, кто хочет, Судьбе и Арбелы, и Киликию, и все прочее, что было делом военных подвигов: Судьба ниспровергла Тир, и Судьба раскрыла перед Александром Египет, волею Судьбы пал Галикарнасе, пленен Милет, Мазей оставил без обороны Евфрат, и равнины Вавилона покрылись телами убитых; но ведь не Судьба же послала Александру здравомыслие, воздержность, недоступность страстям, не она оградила его душу от низменных увлечений. А именно этим он и победил Дария. Были потери вооружения, лошадей, битвы, в которых падали убитыми и обращались в бегство люди; но великое и бесспорное поражение потерпел сам Дарий, который преклонился перед великодушием, справедливостью и мужеством Александра, пораженный его пренебрежением к страстям, стойкостью в воинских трудах и величием в щедротах. Ведь во владении щитом и копьем, в грозном кличе и вооруженных схватках был превосходен и Атаррий, сын Диномена, и Антиген из Пеллены, и Филот, сын Пармениона, но в страсти к наслаждениям, в женолюбии и сребролюбии они были не лучше любого из пленных: когда Александр освобождал македонян от задолженности, расплачиваясь за всех с их заимодавцами, то Атаррий ложно объявил себя должником22 и привел кого-то к расчетному столу под видом заимодавца.

Изобличенный в обмане, он был близок к тому, чтобы покончить с собой, но Александр, узнав об этом, простил его и оставил ему полученные деньги, в память того, что он, при осаде Филиппом Перинта раненный в глаз, не дал извлечь стрелу из раны, пока вылазка противника не была отбита. А Антигена по его заявлению включили в список возвращаемых в Македонию больных и увечных, но обнаружилось, что он ссылается на нездоровье, не имея для этого никаких оснований. Александра огорчило, что так поступил воинственный муж, тело которого было покрыто рубцами от многих ранений, и он спросил Антигена, что побудило его к обману. Тот признался, что влюблен в Телесиппу23 и хотел проводить ее до моря, так как она уезжает, а он не в силах с ней расстаться. «Кому же принадлежит эта женщина, – спросил Александр, – и с кем надо говорить о ней? – и, получив ответ, что она свободная, сказал: – В таком случае подарками и обещаниями убедим ее остаться».

Настолько легче прощал он любовное увлечение другим, чем себе. У Филота, сына Пармениона, несдержанность проявилась и в другом. Среди дамасских пленных была одна женщина по имени Антигона, происходившая из Пеллы, но переселившаяся в Самофракию и там попавшая в плен к Автофрадату24. Она была красива и крепко привязала к себе влюбившегося в нее Филота. И вот этот железный человек так размягчился среди наслаждений, что утратил здравый рассудок и меру дозволенного в речах. «Чем был бы прославленный Филипп, не будь Пармениона? И чем этот Александр, не будь Филота? И что останется от Аммона и драконов, если мы их не признаем?» Эти речи Антигона доверила одной своей приятельнице, а та Кратеру; Кратер же тайно привел Антигону к Александру, который воздержался от телесного сближения с ней, но благодаря ей стал обладателем всех тайных помыслов Филота. И вот он на протяжении более чем семи лет ничем не обнаружил какого-либо подозрения, ни за вином – этот пьяница! – ни в гневе – этот гневливец! – ни перед кем из друзей – этот человек, во всем доверявшийся Гефестиону и всем с ним делившийся! Ведь передают, что однажды, когда он, распечатав доверительное письмо матери, читал его про себя, Гефестион, слегка наклонив голову, стал читать одновременно, Александр же не решился ему препятствовать и только, сняв свой перстень с печатью, приложил ее к губам Гефестиона.

8. Но было бы утомительно перечислять все, что показывает, как прекрасно, подлинно по-царски он применял свою власть. Ведь если даже согласиться, что великим его сделала Судьба, то еще большее величие – так прекрасно ею воспользоваться, и чем больше кто станет восхвалять его Судьбу, тем выше вознесет доблесть, которая сделала его достойным такой Судьбы. Поэтому я обращаюсь к первоисточнику его возрастания, к самым началам его могущества, и рассмотрю, каково было участие Судьбы в тех обстоятельствах, которые послужили поводом для утверждений, будто Александра сделала великим Судьба. Как же! Без единой раны, Зевс свидетель, без пролития своей крови, без воинских трудов он был возведен на трон Кира ржанием коня, как некогда Дарий, сын Гистаспа,25 или женскими происками, как позднее Ксеркс,26 который унаследовал этот трон от Дария, уступившего настояниям Атоссы? Царский венец Азии постучался в дверь Александра – как в дверь Оарса, принесенный Багоем, – и он сменил убор царского гонца на царскую тиару? Или нежданно-негаданно воцарился над вселенной по жребию, как в Афинах жребий назначает законодателей и архонтов? Хочешь знать, как делает людей царями Судьба? Когда-то у аргивян угас род Гераклидов, которые царствовали у них по дедовскому укладу. Они обратились к оракулу, и бог вещал, что орел укажет им царя. А через несколько дней появившийся в выси орел опустился и сел на дом Эгона, Эгон и был избран царем. На Пафосе27, где правивший там царь оказался дурным и несправедливым, Александр низложил его и подыскивал другого, полагая, что род Кинирадов уже иссякает. Но ему сказали, что остался еще один человек, принадлежащий к этому роду, бедняк, живущий в безвестности и добывающий себе пропитание работой на огороде. Посланные к нему застали его поливающим свои грядки, и он встревожился, когда воины предложили ему идти с ними. Но, приведенный к Александру в дешевом рубище, он был провозглашен царем, надел порфиру и стал одним из носивших звание «товарищей»28. Имя его было Абдалоним. Так судьбы делают царей, переодевая и переименовывая тех, кто этого и не ожидал.

9. Александру же такое величие выпало не по заслугам, без пота и крови, даром? Он пил воду из рек, окрашенных кровью, переходил реки по телам павших, голодая, ел первую попавшуюся траву, проникал к племенам, скрытым глубокими снегами, и к городам, погруженным под землю, плыл по бушующим морям, проходя по безводным пескам Гедрозии и Арахосии, раньше увидел растительность в море, чем на земле. Если бы могла, получив человеческий образ, возвысить голос за Александра Свободоречивость против Судьбы, то она сказала бы: «Где и когда ты открыла дорогу деяниям Александра? Какую скалу он при твоей помощи взял без крови? Какой город ты оставила для него незащищенным и какой воинский отряд безоружным? Какой царь оказался легкомысленным, или военачальник беспечным, или стража спящей? Не было ни реки легко переходимой, ни зимы умеренной, ни лета бестягостного. Иди к Антиоху, сыну Селевка, к Артаксерксу, брату Кира; ступай к Птолемею Филадельфу29: отцы еще при жизни провозгласили их царями, они одерживали победы в бесслезных битвах, они проводили жизнь в празднествах и театральных зрелищах, каждый из них состарился в благополучном царствовании. А у Александра, не говоря уже о другом, взгляни, как изранено все тело: с головы до ног оно изрублено и изломано ударами врагов,
и копьем, и мечом, и огромными камнями бьющих:30

при Гранике его шлем был разрублен мечом, проникшим до волос; под Газой он был ранен дротиком в плечо, под Маракандой – стрелой в голень, так что расколотая кость выступила из раны; в Гиркании – камнем в затылок, после чего ухудшилось зрение и в течение нескольких дней он оставался под угрозой слепоты; в области ассаканов – индийским копьем в лодыжку; именно тогда он с улыбкой сказал, обращаясь к своим льстецам: «А ведь это кровь, а не

Влага, какая струится у жителей неба счастливых»;

под Иссом – мечом в бедро; как сообщает Харет, эту рану нанес Александру Дарий, встретившийся с ним в рукопашной схватке; сам же Александр пишет об этом Антипатру просто и со всей справедливостью: «Пришлось мне и самому получить кинжальную рану в бедро; но ничего тяжелого от этой раны не последовало». В области маллов стрела длиною в два локтя, пробив панцирь, ранила его в грудь; там же, как сообщает Аристобул, ему нанесли удар булавой по шее. Перейдя Дон и обратившись против скифов, он преследовал их конницей на протяжении ста пятидесяти стадиев, хотя и страдал от поноса.

10. Превосходно же ты, Судьба, помогаешь Александру и делаешь его великим, отовсюду подкапываясь, давая подножку, открывая для ударов все его тело: не то что Афина, которая, отклонив направленную в Менелая стрелу на самые крепкие части вооружения – панцирь, митру и пояс, отняла силу удара, так что рана была лишь поводом к тому, чтобы показалось немного крови31; нет, ты оставляла обнаженными самые уязвимые места на теле Александра; направляла удары в кости; высматривая отовсюду, нападала то на глаза, то на стопы; затрудняла преследование неприятеля, оттягивала победы, опрокидывала надежды.

Мне, по крайней мере, представляется, что ни у одного из царей не было столь тяжелой судьбы; хотя для многих она была неблагоприятна, но других она поражала и губила, как громовой удар, Александра же постоянно преследовала неистребимым и неотвратимым недоброжелательством, как она преследовала и Геракла. Каких только Тифонов, каких чудовищных Гигантов она не поднимала против него? Кого из противников Александра она не поддерживала изобилием оружия, глубиной рек, неприступностью гор, свирепостью невиданных зверей? Если бы величие духа, движимого великой доблестью, не побудило Александра переносить все невзгоды, противоборствуя Судьбе, то неужели он не утомился бы и не отказался снова и снова вступать в сражения, вооружать войско, осаждать города, идти войной на Бактры, Мараканду, Согдиану, встречая препятствия в тысячах отпадений, мятежах покоренных народностей, неповиновении побежденных царей, среди коварных и враждебных племен, обезглавливая гидру, возрождающуюся в новых войнах?

11. Странным покажется то, что я скажу, но я скажу правду: Судьба почти подорвала доверие к происхождению Александра от Аммона. Действительно, кто, рожденный богом, вынес такие опасные, многотрудные и тягостные испытания, кто, кроме Геракла, Зевсова сына? Но Геракла какой-то наглый царь понуждал охотиться на львов, преследовать вепрей, отпугивать птиц, чтобы не оставить ему времени для более важных дел – в своих странствиях наказывать Антеев, усмирять запятнанных убийствами Бусирисов32; Александру же сама Доблесть поручила царственное и божественное испытание, целью которого было не золото, навьюченное на десять тысяч верблюдов, не мидийская роскошь, пиршества и женщины, не халибонское вино и не гирканские рыбы33, а решение великой задачи – дать всем людям единый государственный строй, подчинить их единому начальствованию, приучить к единому жизненному укладу. Эта страсть была у Александра прирожденной и возрастала вместе с ним. Когда к Филиппу пришли послы от персидского царя, а он был в отъезде, то Александр, оказывая гостям дружественный прием, не задавал им детских вопросов, подобно другим мальчикам, – о золотой виноградной лозе, о висячих садах, об одеянии персидского царя, – а был весь погружен в важнейшие вопросы управления: какова численность персидских воинских сил, где находится персидский царь, участвуя в сражениях (подобно гомеровскому Одиссею:
Где у него боевые доспехи, быстрые кони?34),

какие кратчайшие пути ведут от моря в глубь материка, так что пораженные послы говорили: «Этот мальчик великий царь, а наш царь только богач». Когда же, по смерти Филиппа, он был охвачен мыслью о походе и все посвятил подготовке ко вторжению в Азию, тогда-то и стала на его пути Судьба, отвращая и отвлекая его назад и усердно опутывая всевозможными препятствиями и задержками: прежде всего, она возмутила соседние варварские племена, навязывая Александру войны с иллирийцами и трибаллами, отвлекшие его вплоть до придунайской Скифии, в сторону от азиатских деяний. Пройдя этот путь и закончив дело, в котором пришлось встретить большие опасности и трудности, он снова устремился к азиатскому походу, но и тут Судьба обрушила на него Фивы и войну в Греции – страшную необходимость кровью, железом и огнем вести оборону против единоплеменников, имевшую горестный исход. Только после этого он перешел в Азию, имея запас средств на содержание войска, по сообщению Филарха35, на тридцать дней; а по сообщению Аристобула – семьдесят талантов. Большую часть своего имущества на родине и царских доходов он роздал своим товарищам. Только один Пердикка не принял подарка и спросил: «А что ты, Александр, оставляешь себе?» – и на ответ его: «Надежды», – сказал: «В таком случае и мы будем в них участвовать: ведь несправедливо было бы, приняв твои подарки, ждать их еще и от Дария».

12. Каковы же были те надежды, которые побудили Александра предпринять поход в Азию? Не мощь, измеряемая стенами городов с многотысячным населением, не войска, плывущие сквозь горы, не бичи и оковы – варварское и безумное наказание моря, но вне самого Александра – большое воодушевление и соревнование между сверстниками в небольшом войске, соперничество в славе и доблести между сподвижниками Александра; в самом же себе ему внушало великие надежды почитание богов, доверие к друзьям, скромность, воздержность, самообладание, бесстрашие, пренебрежение к смерти, приветливость, обходительность, уважительность, правдивость, обдуманность в решениях и быстрота в действиях, славолюбие, неуклонность в достижении прекрасной цели. Ведь Гомер неподобающе и неубедительно показал красоту Агамемнона в трех сравнениях:
Зевсу, метателю грома, главой и очами подобный,
Станом – Арею великому, персями – Энносигею.36

А говоря об Александре, не будет ли справедливо признать, что родивший его бог вложил в него сочетание многих доблестей, и он обладал самоуважением Кира, скромностью Агесилая, мудростью Фемистокла, опытностью Филиппа, отвагой Брасида, красноречием и государственным умом Перикла? Если же сравнить его с героями древности, то мы увидим, что он сдержаннее Агамемнона: тот предпочел пленницу законной супруге, а он и до женитьбы не сближался с пленницами; великодушнее Ахилла: тот взял какие-то деньги за выдачу непогребенного тела Гектора – он же устроил Дарию торжественные похороны; и тот принял от друзей богатые дары в уплату за прекращение своего гнева, а он обогащал побежденных врагов; благочестивее Диомеда: тот был готов сражаться с богами, а он считал себя всеми своими свершениями обязанным богам; своим близким желаннее Одиссея: от скорби по Одиссею умерла его мать, а смерти Александра не смогла перенести умершая вслед за ним мать Дария.

13. Подводя итог, я скажу: если и Солон в своей государственной деятельности, и Мильтиад37 как военачальник, и Аристид во всех проявлениях своей справедливости были руководимы Судьбой, то не остается никакого места для Доблести, и это прославленное имя и понятие всуе шествует по жизни, разукрашиваемое софистами и законодателями. Если же каждый из названных или подобных им людей определением Судьбы беден, или богат, или слаб, или силен, или безобразен, или красив, или благостаростен, или кратковечен, а великим военачальником, или великим законодателем, или великим в государственных делах каждый показал себя своей доблестью и разумением, то что же, посмотрим и на Александра, сравнивая его с ними всеми. Солон произвел в Афинах отмену задолженности, назвав ее сейсахфией. Александр же сам заплатил заимодавцам за их должников.

Перикл, обложив афинян податями, на собранные деньги украсил храмами акрополь; Александр же, добыв деньги у варваров, послал их в Грецию с повелением построить храмы богам на десять тысяч талантов. Брасида сделал знаменитым в Греции прорыв сквозь вражеское войско под приморской Метоной38, но с чем можно сравнить этот невероятный для слушателей и страшный для зрителей прыжок Александра в Оксидраках39, когда он бросился со стены на врагов, встречающих его копьями, стрелами и обнаженными мечами, с чем, как не с пламенным перуном, в буре низвергающимся на землю, подобно призраку Феба, сверкающего огненным доспехом? И враги, пораженные, сначала затрепетали и отступили, но когда увидели, что на них несется только один человек, обратились против него. Вот где, значит, Судьба показала великий и блистательный образец своей благосклонности к Александру: приведя его в глухое и безвестное варварское селение, замкнула его в стенах, а тем, кто усердно пытался прийти на помощь и поднимался на стену, подставила ножку, сломав лестницу. А из тех единственных трех воинов, которые успели ухватиться за стену и, соскочив, стать рядом с царем, одного она сразу же похитила и уничтожила, а другой, пронзенный множеством стрел, остался в живых лишь настолько, чтобы видеть и сострадать; тщетными были возгласы и натиски находившихся за стеной македонян, которым приходилось, не имея ни лестниц, ни необходимых орудий, прорубать стену мечами, разламывать голыми руками и чуть ли не прогрызать зубами.

А этот благополучный царь, всегда охраняемый и споспешествуемый Судьбой, как зверь, пойманный в тенета, оставался одиноким и беспомощным, сражаясь не за Сузы или Вавилон, не за взятие Бактр или покорение могучего Пора – ведь в многославных и великих состязаниях даже и неудача не бывает постыдной; нет, такой враждебной и злокозненной была Судьба, такой покровительницей варваров и ненавистницей Александра, что ополчилась не только против его тела и жизни, но устремилась, насколько это от нее зависело, повредить его чести и доброй славе. Ведь не так ужасно было бы Александру пасть у Евфрата или Гидаспа и не было бы недостойно его умереть в схватке с Дарием, или быть сраженным конницей и оружием персов, защищающих своего царя; или, попирая стены Вавилона, пасть вместе со всей великой надеждой. Так пали Пелопид и Эпаминонд: их смерть среди таких же деяний обсуждаемой нами Судьбы была подвигом, а не бедствием. Но каково же деяние обсуждаемой нами Судьбы – заключить царя и властелина вселенной в стены бесславного городишка в далеком варварском междуречье, чтобы он там погиб под ударами первого попавшего под руку врагам низменного оружия: топором ранили его в голову, разрубив шлем; стрела из лука пробила ему панцирь и вонзилась в грудь, так что стержень стрелы остался висеть снаружи, а железный наконечник в четыре пальца шириной засел между ребрами.

И вот самое ужасное: в то время как Александр продолжал обороняться лицом к лицу и, упреждая пустившего стрелу, который отважился наступать с мечом, убил его ударом кинжала, кто-то, подбежав с мельницы, нанес ему сзади удар дубиной по шее, помутивший у него сознание. Но на стороне Александра была Доблесть, которая вселила в него отвагу, в окружающих его македонян – силу и рвение. Ибо Лимней, Птолемей, Леоннат и другие преодолевшие стену создали стену доблести, из любви и уважения к царю пренебрегая собственной жизнью. Ведь не Судьба заставляет товарищей доброго царя принимать на себя его опасности и умирать за него, а влечение к Доблести; подобное тем чарам, которые заставляют пчел жертвовать собой, защищая главу семьи. Кто, присутствующий в Оксидраках как свободный от опасности созерцатель, не сказал бы, что видит великое состязание Судьбы и Доблести и что варвары одолевают сверх своих заслуг, ведомые Судьбой, а эллины сопротивляются сверх своих сил, ведомые Доблестью, и что если победят варвары, то это будет делом Судьбы и злого демона, взывающим о возмездии; если же верх одержат эллины, то победный венок будет принадлежать доблести, отваге, дружбе и верности? Только эти помощники были у Александра, остальной же военной силе и снаряжению, флотам, коннице поставила преграду Судьба. И все же разбили македоняне варваров и павших погребли под развалинами города. Но Александру это не помогло. Его унесли со стрелой, проникшей до внутренностей и как гвоздь связавшей панцирь с телом. И стараниям извлечь ее из раны противилось железо, засевшее за костями грудной клетки. Отпилить же выступающую часть стрелы не решались, опасаясь, что это повредит кость и вызовет чрезмерную боль и сильное кровотечение. Сам Александр, видя общее замешательство, хотел кинжалом отсечь стрелу у поверхности панциря, но ослабевшая от воспаления рука оцепенела и не повиновалась. Тогда он велел другим сделать это без боязни и ободрял здоровых: одних он бранил за слезы и излишнее волнение, других называл трусами, не решающимися ему помочь. Громко взывал он к товарищам: «Пусть никто из вас не будет трусом, даже боясь за меня. Не могу верить, что вы не страшитесь своей смерти, если вы страшитесь моей»…40
ПРИМЕЧАНИЯ

1. Поликсена, дочь Приама, была принесена в жертву Ахиллу.

2. Архелаю… поэт Тимофей… – Архелай (413-399) – царь Македонии. Тимофей – Тимофей Милетский.

3. Скифский царь Антей… – О ком идет речь, точно не известно. Вождь варварских племен со схожим именем воевал с Филиппом Македонским.

4. …«мощный доспехом гоплит…» – Из неизвестной трагедии Эсхила.

5. «Звон кифары благозвучной…» – Эта стихотворная строка принадлежит Алкману из Сард, поэту середины VII в. до н.э., жившему в Спарте.

6. …довольно ему и одного царя… – Гора и город Афон расположены на п-ове Акт в Македонии. Александр намекает на Ксеркса, который, по рассказу Геродота («История», VII, 22-24), приказал прорыть судоходный канал через Афонский перешеек.

7. Эмодские горы располагались на с.-з. Индии.

8. Антисфен Афинский (ок. 444-366) – ученик Сократа, основатель кинической школы.

9. Эпихарм из Сиракуз (ок. 540-460) – философ-пифагореец; свои воззрения он излагал в небольших комедиях, от которых сохранились только фрагменты.

10. Оарс (Арс) – сын Артаксеркса III Оха, персидский царь (338-336), которого возвел на трон евнух Багой, отравив его отца.

11. …а Никомед… вольноотпущенником римского народа. – На самом деле так называл себя отец Никомеда, вифинский царь Прусий II (182-149).

12. Мелеагр – полководец Александра.

13. …например Харилл, которого Ликург… – В биографии Ликурга (гл. III) этот ребенок назван Харилаем.

14. …«груз понесет и жена…» – Аристофан, «Всадники», 1056.

15. «Кто, низкий…» – Из несохранившийся трагедии Еврипида.

16. Клит, опрокинув под Аморгосом три или четыре… триеры… – Имеется в виду Клит Белый (которого не следует смешивать с Клитом Черным, погибшим от руки Александра). Во время т.н. Ламийской войны (восстания греческих городов во главе с Афинами против македонского владычества в 322 г.) он разбил у о. Аморгос в Эгейском море крупные силы афинского флота, а отнюдь не 3-4 триеры.

17. Феоры – священные послы, отправлявшиеся для вопрошения оракула или жертвоприношения какому-либо богу.

18. …Клеарх, сделавшись тираном Гераклеи… назвал Керавном? – Клеарх был тираном Гераклеи Понтийской (364-353). «Керавн» по-гречески означает «удар грома», «перун».

10. А Дионисий… – Дионисий Младший, тиран Сиракуз (367-344).

20. …назвал своих дочерей… – в оригинале «Арета» (добродетель), «Софросина» (благомыслие), «Дикеосина» (справедливость).

21. …сами себя прозвали Благодетелями… – Имеются в виду пышные прозвища наследовавших Александру эллинистических царей: Эвергет – «благодетель», Сотер – «спаситель», Мегал – «великий», Каллиник – «победитель».

22. …Атаррий ложно объявил себя должником… – В биографии Александра (гл. LXX) этот проступок приписан Антигену.

23. …признался, что влюблен в Телесиппу… – В биографии Александра (гл. XLI) это произошло с Еврилохом.

24. Автофрадат – персидский сатрап, вместе с Фарнабазом командовал персидским флотом.

25. …ржанием коня, как некогда Дарий, сын Гистаспа… – По рассказу Геродота («История», III, 84-87), после убийства узурпаторов, захвативших персидский трон, заговорщики условились, что царем станет тот из них, чей конь первым заржет при восходе солнца. Дарию (Дарий I, 521-486) удалось подстроить это с помощью своего конюха.

26. …или женскими происками, как позднее Ксеркс… – Дарий сделал Ксеркса своим преемником еще в 498 г. в результате интриг матери Ксеркса Атоссы (Геродот, «История», VII, 3).

27. Пафос – город на о. Кипр.

28. «Товарищи» (hetairoi) – телохранители и гвардия Александра.

29. Птолемей II Филадельф (285-246) был сыном Птолемея I.

30. …«и копьем, и мечом…» – «Илиада», XI, 265.

31. …не то что Афина… немного крови… – «Илиада», IV, 129 сл.

32. Бусирис – легендарный египетский царь, сын Посейдона. По преданию, он приносил в жертву всех чужестранцев, попадавших в его владения, пока не был убит Гераклом.

33. …халибонское вино и… гирканские рыбы… – Халибон – город в Сирии. Гирканские рыбы – рыбы из Каспийского моря.

34. «Где у него…» – «Илиада», X, 407. В этом эпизоде Одиссей выпытывает у плененного им троянца Долона расположение троянского войска.

35. Филарх – историк III в. до н.э.

36. «Зевсу, метателю грома… Энносигею». – «Илиада», II, 478-479. Энносигей («Колебатель земли») – эпитет Посейдона.

37. Мильтиад – афинский стратег, победитель персов при Марафоне в 490 г.

38. …прорыв… под приморской Метоной… – Когда Метона, крепость на ю.-з. побережья Пелопоннеса, была осаждена афинянами, Брасид с сотней воинов сумел в нее прорваться, положив тем самым начало своей военной славе (см. Фукидид. «История», II, 25).

39. Оксидраки – племя, родственное маллам; обитали на с.-з. Индии.

40. Конец «Речи второй» утрачен.

 

Читать произведения Плутарха:

• Плутарх «О суеверии»
• Плутарх «Застольные беседы»
• Плутарх «Хорошо ли изречение: «Живи неприметно»?»
• Плутарх «О злокозненности Геродота»
• Плутарх «О том, что Пифия больше не прорицает стихами»
• Плутарх «О судьбе и доблести Александра»
• Плутарх «Древние обычаи спартанцев»