Евгений Васильевич Аничков (2 [14] января 1866, Боровичи, Новгородская губерния — 22 октября 1937, Белград) — русский историк литературы, критик, фольклорист, прозаик.

Родился 2 (14) января 1866 года (или 17 января года) в Боровичах в семье дворян Новгородской губернии Аничковых — сын штабс-капитана лейб-гвардии Стрелкового батальона, военного юриста (впоследствии — полковника, члена Кавказского, а затем Виленского военно-окружного судов) Василия Ивановича Аничкова; мать Ольга Петровна (урождённая Дирина). Детство провел в Тифлисе и Вильне, в 1878 году переехал в Санкт-Петербург, где учился в 6-й гимназии, гимназии при историко-филологическом институте и 2-й гимназии.

В 1886 году поступил на историко-филологический факультет Петербургского университета. В декабре 1887 года был исключен (вместе с братом) за участие в студенческих беспорядках, отбывал воинскую повинность на Украине (1887—1889); в 1889 году восстановлен в университете и в 1892 году, наконец, окончил его романо-германское отделение, написав сочинение «Микола Угодник и св. Николай» («Записки Нео-филологического общества». — 1892. — № 2).

С 1895 года, после сдачи магистерского экзамена, состоял приват-доцентом по истории западных литератур и лектором английского языка в Киевском университете.

Несколько раз с учёной целью ездил за границу (Лондон, Париж). Выступал последователем и отчасти продолжателем идей А. Н. Веселовского (см. этюд «Историческая поэтика Веселовского» в сборнике Лезина, а также «Вопросы теории и психологии творчества»). В 1899 году был вынужден покинуть Россию; изучает провансальский язык и литературу, творчество Шекспира. В 1901 году вместе с М. М. Ковалевским он принял деятельное участие в устройстве Русской высшей школы в Париже; состоял её секретарём. В Оксфордском университете читал лекции по славянскому фольклору и сравнительной мифологии.

В 1902 году, по возвращении из-за границы, преподавал в должности приват-доцента по кафедре западных литератур в Санкт-Петербургском университете, а также на Высших женских курсах. В конце 1902 года был арестован по обвинению в политическом преступлении и в течение 13 месяцев находился в одиночном заключении — освобождён по Высочайшему манифесту. Вскоре защитил двухтомную диссертацию «Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян», удостоенную Уваровской премией.

В эпоху революции 1905—1907 гг. был деятельным членом Крестьянского союза, за участие в котором привлечён к суду и снова приговорен к году одиночного заключения. По освобождении опубликовал новый большой труд «Язычество и древне-русская проповедь», с приложением критически изданных текстов, увенчанный Ахматовской академической премией и обрисовывающий возникновение былинного эпоса, у нас и на Западе, из бытовых условий периода уже христианского.

С 1908 года — профессор Петербургского психоневрологического института. Также преподавал на общеобразовательных курсах А. С. Черняева.

Перед Первой мировой войной Е. В. Аничков жил на 2-й Берёзовой аллее Каменного острова в даче № 47 (не сохранилась), где бывали многие люди искусства, в том числе его друг А. А. Блок, которого Аничков привлёк к изучению русского и европейского фольклора.

С начала Первой мировой войны он добровольно вступил в ополчение, затем служил военным цензором. В 1917 году был откомандирован с русским отрядом во Францию; служил во французской армии в чине лейтенанта. С 1918 года проживал в Югославии. С 1920 года — профессор Белградского университета, В 1923—1924 гг. читал курс русского народного творчества в Русском педагогическом институте в Праге, с 1926 года — профессор философского факультета университета в Скопье. С 1924 член Союза русских писателей и журналистов в Чехословакии; с октября 1925 почетный член и заместитель председателя аналогичного Союза в Югославии. Выпустил книгу статей о символистах, акмеистах и футуристах («Новая русская поэзия». Берлин, 1923). С 1936 в отставке, вернулся в Белград, член Пушкинского комитета. Похоронен на Новом кладбище в Белграде.

Был масоном. Посвящён в масонство в парижской ложе «Космос» по рекомендации Ю. С. Гамбарова в 1905 году. Один из основателей ложи «Возрождение» под эгидой ВВФ в 1906 году[5]. Второй страж ложи при получении патента. В январе 1918 года присоединён к парижской ложе «Братство народов». Член-основатель белградской ложи «Максим Ковалевский», которая в самом начале работала как масонский кружок[6]. Присоединен 23 декабря 1924 года к ложе «Слога, рад и постоянство», находившейся в Белграде.

Жена — писательница А. М. Аничкова.

Основные работы Аничкова посвящены славянскому фольклору и отражению мифологических элементов в литературных произведениях. В 1904 году Аничков защитил диссертацию «Весенняя обрядовая песня на Западе и у славян», в которой генезис искусства возводился не к игре (концепция А. Н. Веселовского), а к обрядовой магии. В 1907 году работа удостоена малой Ломоносовской премии.

В 1914 году вышел его главный труд — «Язычество и Древняя Русь». Работы Аничкова ценны собранным фольклорным материалом, записями обрядов славянских и романо-германских народов, а также теоретической постановкой вопросов о возникновении обрядовой поэзии и о синкретическом изучении фольклора.

Вячеслав Иванов писал:

Интеллектуальный облик Аничкова характеризуется своеобразным совпадением общественных и теоретических интересов. Убежденный как историк в непреложности своей формулы о повороте культурно-исторического движения с запада на восток, склоняясь в своих социологических взглядах скорее к марксизму, Аничков всё же народник искони и по существу. Он и фольклорист потому, что все корни его личного и общественного сознания лежат в деревенском быту; к изучению обряда и верования приводит его не один Веселовский, но вместе и Глеб Успенский, а именно народный календарь во «Власти Земли». «Реалистический символизм», то есть реализм, предполагающий ноуменальное в явлении, как высшую и реальнейшую реальность, делается лозунгом его критических статей. <…> По этому воззрению искусство возникло не из игры (как думали Шиллер, Спенсер и отчасти сам Веселовский), а из практической потребности. Вооруженный данными, добытыми религиозно-историческими и этнографическими исследованиями Маннгардта, Фрезера, А. Ланга, и проникнутый, с другой стороны, представлениями Веселовского о первобытном искусстве как искусстве «синкретическом», Аничков точнее определяет эту потребность, породившую искусство, усматривая начало песни в обрядовом действе и неразлучной с ним обрядовой магии <…> В упрек исследованию Аничкова можно поставить разве лишь то, что он останавливается как бы на пороге обряда и не продолжает изыскания в целях ближайшего раскрытия истории культового действия, например, не раскрывает элементов жертвы там, где ее первоначальная наличность очевидна по обрядовым пережиткам…

— Аничков, Евгений Васильевич // Новый энциклопедический словарь: В 48 томах (вышло 29 томов). — СПб.Пг., 1911—1916.

Критические статьи Аничкова начала 1900-х гг., посвящённые творчеству М. Горького, Л. Н. Андреева, В. Я. Брюсова, К. Д. Бальмонта, Ф. Сологуба[8] и др., собраны в книгах «Литературные образы и мнения» (СПб., 1904) и «Предтечи и современники на Западе и у нас» (СПб., 1910). Аничков — редактор Полного собрания сочинений Н. А. Добролюбова (СПб., 1911—1913. Т. 1—9), автор статей в Энциклопедическом словаре Брокауза и Ефрона.

Король Генрихъ VΙ

Историческая драма къ послѣднему десятилѣтiю царствованія королевы Елизаветы стала вдохновляться патріотическими идеями. “Великая Армада”, угрожавшая берегамъ Зеленаго острова, была разсѣяна, и “морская дѣва, царствующая на Западѣ” представилась теперь въ ореолѣ непобѣдимой защитницы родины. Національное самосознаніе пробудилось въ англійскомъ обществѣ съ особой силой. Настроеніе стало приподнятымъ, гордымъ, полнымъ увѣренности въ себѣ и вѣры въ свои силы. Изъ всей англійской исторіи, разсказанной Голиншедомъ и Голлемъ, невольно притягивала къ себѣ вниманіе фигура побѣдителя французовъ, храбраго короля Генриха Пятаго, о подвигахъ котораго пѣлись народныя баллады. Около 1588 г. неизвѣстный авторъ и доставилъ Лондонской публикѣ удовольствіе увидѣть представленіе “Знаменитыхъ побѣдъ Генриха Пятаго, содержащее въ себѣ славную битву при Азинкурѣ”. Пьеса имѣла громкій успѣхъ. Шутовскія сцены, введенныя вѣроятно Тарльтономъ какъ бы вторили въ ней воинственному лиризму патріотическихъ увлеченій, еще болѣе подчеркивая ихъ чисто народный характеръ. Прошло два три года и Нашъ еще не можетъ забыть объ этой драмѣ. “Какъ пріятно, восклицаетъ онъ въ одномъ памфлетѣ 1592 года, видѣть на сценѣ Генриха Пятаго, ведущаго плѣнниками французскаго короля и его дофина, чтобы они присягнули ему въ вѣрности”.

И воспоминанія о владычествѣ Англіи надъ Франціей не оставляли воображенія патріотически настроенныхъ поэтовъ. Они невольно заняли центральное мѣсто въ англійской исторіи. Почему же это утратила Англія свое ленное владычество надъ Франціей уже при сынѣ Генриха V, Генрихѣ VΙ? Какъ связать царствующую теперь династію съ славнымъ побѣдителемъ при Азинкурѣ? Отчего возникли всѣ эти внутреннія распри, вся эта кровавая борьба I оркской и Ланкастерской династій, называемая “войной алой и бѣлой розы”? Вотъ сомнѣнія, которыя хотѣлось невольно какъ нибудь разрѣшить, вотъ вопросы, надъ которыми невольно тянуло призадуматься и поразмыслить.

Этимъ историко-философскимъ интересамъ отвѣтили цѣлыхъ три слѣдовавшія за “Знаменитыми побѣдами Генриха Пятаго” драматическія хроники.

Въ 1594 году вышла “Первая часть борьбы между двумя знаменитыми домами I оркскимъ и Ланкастерскимъ, со смертью добраго герцога Гомфри, и съ изгнаніемъ и со смертью герцога Суффолька и трагическимъ концомъ гордаго кардинала Винчестера, съ замѣчательнымъ возмущеніемъ Джека Кеда и съ посягательствомъ герцога I оркскаго на корону”. Годомъ позже за ней послѣдовала другая пьеса съ такимъ же пространнымъ заглавіемъ: “Истинная трагедія о Ричардѣ, герцогѣ I оркскомъ, и о смерти добраго короля Генриха VΙ , со всей борьбой между Ланкастерскимъ и I оркскимъ домами, въ томъ видѣ, какъ она нѣсколько разъ была представлена служителями графа Гемброка” . Въ 1600 г. подъ тѣми же заглавіями вновь появились пьесы, въ высшей степени схожія съ только-что названными, и въ новомъ изданіи 1619 г. онѣ уже носятъ одно общее заглавіе: “Вся борьба между двумя знаменитыми домами Ланкастерскимъ и I оркскимъ. Съ трагическимъ концомъ добраго герцога Гомфри, герцога Ричарда I оркскаго и короля Генриха VΙ. Въ двухъ частяхъ и вновь исправленная и*) дополненная. Написана Вильямомъ Шекспиромъ”.

Сообразно послѣднему пьесы эти и вошли въ первое изданіе произведеній Шекспира 1623 года. Это — “Вторая и третья части Генриха VΙ”, которымъ предшествуетъ еще и новая книга “Первая часть”. Болѣе ранняго изданія этой первой части до насъ не дошло, но несомнѣнно она старше второй и третьей и была разыграна въ театрѣ “Роза” 3 марта 1592 г. Подъ этимъ числомъ помѣчена пьеса “Генрихъ VΙ” въ извѣстномъ дневникѣ Генсло и это, конечно, и есть наша “Первая часть”. Въ томъ же 1592 году Нашъ дѣлаетъ совершенно ясный намекъ на ея главнаго героя Тальбота. “Какъ должна была обрадовать Тальбота, этого устрашителя французовъ, ‑ восклицаетъ онъ, ‑ мысль, что, пролежавъ двѣсти лѣтъ въ могилѣ, онъ опять будетъ одерживать побѣды на сценѣ, что кости его снова будутъ покрыты бальзамомъ слезъ по крайней мѣрѣ десяти тысячъ зрителей (въ нѣсколько представленій), которые, видя его передъ собою въ трагедіи, вообразятъ себѣ, что онъ вновь обливается передъ ними свѣжей кровью”.

Приблизительно около 1592 года, три трагедіи разсказывали такимъ образомъ событія отъ смерти Генриха V (1422 г.) до воцаренія I оркской династіи въ лицѣ Эдуарда ΙV (1461 г.) и до смерти короля Генриха VΙ (1471 г.). А когда возникнетъ и “Ричардъ ΙΙΙ” Шекспира, эти событія уже будутъ доведены до восшествія на престолъ Генриха VΙΙ (1485 — 1509 г.), родного дѣда “царственной дѣвы” Елизаветы.

И всѣ эти шестьдесятъ три года англійской исторіи были объединены однимъ общимъ поэтическимъ замысломъ. Черезъ всѣ разсказанныя здѣсь событія, отъ осады Орлеана и появленія во французскомъ войскѣ I оанны д’Аркъ, черезъ перепетіи интригъ королевы Маргариты вмѣстѣ съ Суффолькомъ и епископомъ Винчестерскимъ противъ герцога Гомфри, черезъ возмущеніе Джека Кеда и возстаніе Ричарда Плантагенета, герцога Iоркскаго, черезъ битву при Сентъ-Албанѣ, до сватовства Эдуарда Iоркскаго во Франціи и отпаденія отъ него его брата Кларенса и наконецъ до убійства Ричардомъ Глостеромъ Генриха VΙ, черезъ всѣ эти разнообразные историческіе факты красной нитью проходитъ одна идея. Въ центрѣ ихъ поставлена личность, либо слабая, робкая, не соотвѣтствующая тому назначенію, какое ей выпало на долю, либо напротивъ дерзающая и преступная. Судьба личностей опредѣляетъ собою направленіе событій, а самой этой судьбой личностей управляетъ незыблемый и роковой моральный законъ мірозданія.

Дѣйствительно, уже въ “Первой части” несмотря на хаотичность дѣйствія, совершенно ясно выступаетъ основной, задуманный авторомъ замыселъ.

Генрихъ V, побѣдитель при Азинкурѣ, умеръ и въ Англіи нѣтъ болѣе короля. Только братъ покойнаго Гомфри Глостеръ, регентъ королевства, еще держитъ кое-какъ бразды правленія. Но онъ не король и далеко не то, что его царственный братъ. А между тѣмъ, вотъ съ континента приходятъ извѣстія о томъ, что дофинъ Карлъ короновался въ Реймсѣ, что почти вся Франція въ возмущеніи. И рядомъ съ этимъ въ самой Англіи начинается смута: Генрихъ Бофоръ, епископъ Винчестерскій, не хочетъ признать регентства Глостера и между ними сразу возникаетъ глухая вражда, а тутъ еще разгорается другая, болѣе страшная, болѣе чреватая послѣдствіями распря: еще живъ старый Мортимеръ, томящійся въ темницѣ за то, что онъ правнукъ Ліонеля, второго сына Эдуарда ΙΙΙ, не призналъ законнымъ королемъ Генриха V. Генрихъ V ‑ сынъ Генриха ΙV, Болинброка, и внукъ лишь третьяго сына Эдуарда ΙΙΙ, Джона Гаунтскаго, герцога Ланкастерскаго. Когда Генрихъ ΙV, Болинброкъ, свергнулъ съ престола своего двоюроднаго брата, слабаго короля Ричарда ΙΙ, сына Эдуарда, Чернаго принца, онъ прошелъ на тронъ королевства, лишь нарушивъ права Мортимеровъ, потомковъ Ліонеля. Мужество Генриха V заставило забыть вопросъ о престолонаслѣдіи. Сынъ узурпатора, онъ былъ по своимъ личнымъ достоинствамъ законный владыка Англіи. Но теперь его не стало, его сынъ малолѣтенъ, и старый Мортимеръ зоветъ въ свою тюрьму своего племянника, Ричарда Плантагенета, внука четвертаго сына стараго короля Эдуарда ΙΙΙ, Эдмунда, герцога I оркскаго, и напоминаетъ ему, что отецъ его, сынъ этого Эдмунда I оркскаго, Ричардъ былъ женатъ на его, Мортимера, сестрѣ Аннѣ и что теперь черезъ эту Анну Мортимеръ Ричардъ Плантагенетъ, законный герцогъ I оркскій, имѣетъ всѣ права и на королевскій престолъ, какъ отпрыскъ по матери старшей линіи королевской династіи.

А короля все нѣтъ. Только въ третьемъ актѣ видимъ мы этого мальчика Генриха VΙ. Онъ добръ и ласковъ, онъ всѣхъ хочетъ примирить, но у него нѣтъ ни мужества, ни отваги, ни истинной царственной, требующей подчиненія личности. И съ самаго появленія Генриха все понятно: славное время исторіи Англіи прошло безвозвратно, утрата Франціи неизбѣжна, “война алой и бѣлой розы” послѣ спора младшей линіи Ланкастеровъ и Ричарда I оркскаго во дворѣ Темпля неминуемо должна настать.

Правда, если слабость короля и стародавнее преступленіе его дѣда, Болинброка, искупленное только отчасти подвигами Генриха V, должно получить возмездіе, то вѣдь во Франціи борется вообще англійское оружіе, которое, какъ таковое, въ моментъ написанія трагедіи должно было казаться все таки непобѣдимымъ. Успѣхи его вѣдь зависятъ не отъ одного мужества короля. Неужели же французы оказались доблестнѣе англичанъ? Неужели среди англійскихъ рыцарей трусъ и измѣнникъ не одинъ только Джонъ Фастольфъ? Этого, конечно, нельзя было допустить и отсюда главныя отступленія въ этой драмѣ, отсюда главная ея запутанность. Событія во Франціи надо было охарактеризовать всесторонне и подробно.

Такъ возникъ, какъ выражается нѣмецкая критика, “смежный сюжетъ” трагедіи.

Въ центрѣ его стоятъ англійскій герой Тальботъ и французская дѣвушка-воинъ, Iоанна д’Аркъ. Отвага Тальбота — несокрушима. Подъ Орлеаномъ и подъ Руаномъ онъ всюду остается побѣдителемъ. И, очевидно, не доблесть французовъ могла его погубить. Если онъ потерялъ Руанъ, то только изъ-за хитрости и предательства. Они воплощены въ Iоаннѣ д’Аркъ. Уже въ хроникѣ Голиншеда она изображена колдуньей и недостойной коварной обманщицей. Такою же она появляется и въ нашей трагедіи. Односторонность при ея обрисовкѣ была естественна; особаго вниманія автора она не могла къ себѣ привлечь; этимъ еще нарушилось бы то внутреннее единство, кое-какъ да спаивающее вмѣстѣ всѣ эти сцены, переносящіяся изъ Лондона во Францію, изъ Гаскони въ Руанъ, отъ придворныхъ интригъ, на поле брани. Разъ версія Голиншеда соотвѣтствовала замыслу, ее надо было принять безъ измѣненій.

Но не своими военными хитростями и адскими чарами, не тѣмъ, что она склоняетъ герцога Бургундскаго измѣнить англичанамъ — сильна Орлеанская дѣва. Вѣдь чары ея въ концѣ концовъ становятся безсильны и ей предстоитъ получить возмездіе на кострѣ. Коварство Iоанны только вторитъ и помогаетъ всеобщему распаду. Безсиліе короля передъ спорящими вокругъ его престола пэрами — вотъ въ чемъ главная бѣда. Этимъ основной замыселъ трагедіи сплетается со “смежнымъ сюжетомъ”. Тальботъ погибаетъ вмѣстѣ съ сыномъ, потому что Ричардъ Iоркскій не можетъ согласиться съ герцогомъ Соммерсетомъ, принадлежащимъ къ младшей линіи Ланкастерскаго дома. Впрочемъ, и съ гибелью Тальбота еще далеко не все потеряно; самъ Ричардъ I оркскій, захватившій въ плѣнъ I оанну д’Аркъ, вѣдь также герой. Какъ претендентъ на англійскую корону, онъ не можетъ не дорожить владѣніями во Франціи и, какъ дѣдъ Елизаветы Iоркской, бабки побѣдительницы “великой Армады”, королевы Бетти, онъ долженъ былъ явиться въ ореолѣ воинской доблести. Слабость короля Генриха заставляетъ его подпасть подъ вліяніе Суффолька, влюбленнаго въ Маргариту Анжу. “Французская волчица” становится англійской королевой, и этотъ бракъ съ иноземкой и влечетъ за собой уступку прерогативъ Англіи надъ французской короной.

И женитьба короля на Маргаритѣ Анжу естественно представлялась бѣдствіемъ. Изобразить его такимъ значило высказать косвенное одобреніе самой королевѣ Бетти, отвергшей французское и испанское сватовство.

Бракъ Генриха VI и Маргариты Анжу, заканчивающій “Первую часть” нашей трилогіи, составляетъ какъ бы конецъ перваго акта всего трагическаго замысла. Утрата сюзеренитета во Франціи только показатель вящшей слабости короля и грядущаго безславнаго времени. Главная трагическая катастрофа еще впереди; подойти къ ней быстрѣе помѣшали утѣшительныя для національнаго самолюбія сцены подвиговъ Тальбота и коварства Орлеанской дѣвы. И вторая, и третья части сплетаются между собою уже тѣснѣе. Дѣйствіе почти не покидаетъ Англіи; содержаніе болѣе не двоится. Все дѣло въ борьбѣ Ланкастерскаго дома съ Iоркскимъ. Даже возмущеніе Кэда, останавливающее насъ на полпути во второй части, только одинъ изъ эпизодовъ этой борьбы. “Французская волчица”, отъ которой происходятъ всѣ главныя бѣдствія Ланкастерской династіи, держитъ въ своихъ рукахъ всѣ нити событій. Это по ея винѣ король отнимаетъ регентство у Гомфри Глостера, единственной надежды Англіи. Враждою противъ брата Генриха V королевы Маргариты пользуется и епископъ Винчестерскій. Герцогъ Гомфри свергнутъ и тогда начинается истинная анархія. Ея олицетвореніе этотъ Джекъ Кэдъ, изображенный въ нашихъ пьесахъ врагомъ всякаго порядка. Мечты о всеобщемъ равенствѣ ведутъ лишь къ разрушенію, къ убійству, къ разложенію всего государственнаго порядка. Вотъ чего добилась своими интригами “французская волчица”, вотъ до чего довела Англію себялюбивая политика враждующихъ между собою пэровъ.

И тутъ среди всего этого замѣшательства впервые рѣшается и Ричардъ Iоркскій перейти отъ словъ къ дѣлу. Ему, конечно, помогъ случай ‑ военное порученіе въ Ирландіи; иначе онъ не оказался бы такъ легко во главѣ войска, но главная причина его дѣйствій противъ короля, главная причина его успѣха во время Сентъ-Албанской битвы, конечно, въ ослабленіи принципа государственности, внесенномъ “французской волчицей”.

Если на битвѣ при Сентъ-Албанѣ и заканчивается вторая часть трагедіи, то, какъ трагедія историческая, она составляетъ лишь дальнѣйшее развитіе дѣйствія. Высшимъ моментомъ общаго историческаго замысла трагедіи надо признать эту пятую сцену второго акта “Третьей части”, когда король Генрихъ VI сознается, что онъ не призванъ вовсе царствовать, и въ это время рядомъ съ нимъ мучаются въ угрызеніяхъ совѣсти и безпредѣльномъ отчаяніи жертвы допущеннаго имъ междоусобія: отецъ, убившій своего сына, сынъ, убившій своего отца. Вотъ, чѣмъ была эта “война алой и бѣлой розы”, вотъ до чего довелъ свою страну король, ради коварной “французской волчицы” отказавшійся отъ прерогативъ во Франціи, купленныхъ англійской кровью. Бѣдствія Англіи дошли теперь до высшаго своего проявленія. Казалось бы, все должно погибнуть, и надежды не чуется ни откуда.

Сцену послѣдней битвы, проигранной Генрихомъ Шестымъ въ “Третьей части” можно признать, такимъ образомъ, катастрофой самой національной трагедіи. Но трагедія горести англійской державы только “смежные сюжеты”, только отраженіе трагедіи борьбы за престолонаслѣдіе и за личныя выгоды и счеты пэровъ королевства.

Возмездіе должны получить всѣ виновники бѣдствій родины. Согласно тому взгляду на мірозданіе, по которому оно управляется однимъ общимъ моральнымъ закономъ, трагическій конецъ долженъ постигнуть и этого Суффолька, сосватавшаго королю “французскую волчицу”, и епископа Винчестерскаго, погубившаго вмѣстѣ съ ними добраго герцога Гомфри Глостера, и Ричарда Iоркскаго, возставшаго противъ сына побѣдителя при Азинкурѣ, и, наконецъ, самого слабаго Генриха Шестого, допустившаго междоусобія. И при нѣсколько хаотическомъ, слишкомъ повѣствовательномъ характерѣ всѣхъ этихъ трехъ драматическихъ хроникъ, въ обѣихъ послѣднихъ частяхъ ея, то тамъ, то сямъ пестрѣютъ частичныя катастрофы, отвлекая вниманіе и не давая всему ходу дѣйствія пріобрѣсти вполнѣ законченную стройность. Оттого такой случайной оказывается смерть Суффолька, оттого такъ неожиданно и какъ бы ненужно врѣзывается коротенькая третья сцена III  акта “Второй части”, гдѣ мучается на смертномъ одрѣ епископъ Винчестерскій. Случайно и почти ненужно и убійство короля Генриха Шестого въ концѣ “Третьей части”.

Изъ-за этого преобладанія повествовательнаго элемента и невыдержанности трагическаго дѣйствія почти забытой оказалась и “французская волчица” Маргарита Анжу.

Въ третьей части въ центрѣ дѣйствія стоитъ уже не она. Тутъ впервые развертывается передъ нами фигура главнаго мстителя за всѣ злодѣянія, самаго коварнаго, дерзающаго, сильнаго и страшнаго изъ потомковъ Эдуарда III , не останавливающагося ни передъ какимъ злодѣйствомъ, Ричарда Глостера, третьяго сына Ричарда I оркскаго.

Съ его полнымъ трагическимъ воспроизведеніемъ англійская публика ознакомилась нѣсколькими годами позже, когда вышелъ “Ричардъ  III” Шекспира, но и теперь, въ “Третьей части Генриха VI”, уже чувствуется его сумрачная личность и желѣзная воля. Зритель уже подозрѣваетъ, что этотъ бичъ Ланкастерской династіи погубитъ и свою собственную вѣтвь королевскаго дома. Если ему выпало на долю умертвить Генриха VI , то въ послѣднемъ актѣ онъ уже замышляетъ козни противъ своего брата Кларенса, стоящаго между нимъ и его старшимъ братомъ, первымъ королемъ изъ Iоркской династіи, Эдуардомъ  IV . И своему царственному брату онъ вѣренъ лишь до поры до времени. Воспитавшійся въ этой кровопролитной войнѣ ради королевскаго престола, онъ самъ стремится сѣсть на мѣстѣ брата, и никакое преступленіе не остановитъ его; мы невольно ждемъ, что рука его обагрится кровью его племянниковъ Эдуарда и Ричарда, наслѣдниковъ Эдуарда  IV.

Трагическая фигура Ричарда III уже ведетъ насъ къ окончательной развязкѣ всей этой трагедіи полувѣка англійской исторіи. Воцарившаяся въ годины смутъ Iоркская династія должна погибнуть въ страшныхъ угрызеніяхъ совѣсти Ричарда, когда онъ, наконецъ, достигнетъ престола. Преступленія привели ее къ гибели, какъ преступленія имѣли результатомъ и паденіе старшей линіи Ланкастеровъ. Только новая династія можетъ принести миръ и политическое величіе Англіи.

Эта династія взойдетъ на престолъ съ Генрихомъ VII , потомкомъ младшей линіи Ланкастерскаго дома, въ лицѣ Джона Соммерсета боровшейся съ герцогомъ Ричардомъ I оркскимъ.

Побѣда Генриха VII , Ричмонда, надъ Ричардомъ  III и восшествіе его на престолъ изображается въ Шекспировской трагедіи “Ричардъ III”, но уже “Третья часть Генриха VI” забѣгаетъ впередъ и предсказываетъ новую династію. Генрихъ VI пророчествуетъ маленькому Ричмонду, что ему предстоитъ возсоздать новый разцвѣтъ англійской державы, и онъ называетъ этого случайно встрѣченнаго имъ мальчика “надеждой Англіи”. Дѣдъ королевы Елизаветы такимъ образомъ какъ бы становится законнымъ наслѣдникомъ и Генриха V, побѣдителя при Азинкурѣ; онъ какъ бы призванъ царствовать надъ сыномъ Генриха V преступно слабымъ, но добрымъ Генрихомъ VI . На самомъ дѣлѣ Генрихъ Ричмондъ пріобрѣтетъ право на корону Англіи тѣмъ, что женится на дочери Эдуарда  IV изъ Iоркской династіи, но автору нашей трилогіи очевидно хотѣлось сблизить его потомковъ именно съ той линіей Ланкастерскаго дома, изъ которой вышелъ національный герой, сюзеренный владыка не только Англіи, но и побѣжденной силой англійскаго оружія “прелестной Франціи”.

Такъ разрѣшилась историко-философская проблемма о преемственности англійскаго престолонаслѣдія и тѣсно связанная съ нею эпопея національнаго самосознанія Англіи. Но привести даже къ подобному далеко не совершенному трагическому единству событія исторіи Англіи удалось, конечно, не безъ цѣлаго ряда натяжекъ и отступленій. Авторъ нашей трилогіи далеко не придерживается точной исторической правды. Эдмундъ Мортимеръ, томящійся согласно нашей трагедіи въ темницѣ и сообщающій Ричарду Iоркскому о его правахъ на корону, вовсе не былъ въ дѣйствительности дядей Ричарда и умеръ спокойно на свободѣ, вовсе не во враждебныхъ отношеніяхъ ко двору. Еще болѣе отклоняются отъ истины наши драматическія хроники относительно Ричарда Глостера, брата короля Эдуарда  IV. Онъ родился въ 1452 году и слѣдовательно въ Сентъ-Албанской битвѣ (1455 г.) никакого участія принимать не могъ. Онъ находился въ то время на континентѣ при дворѣ своей сестры герцогини Бургундской. Въ Англію онъ прибылъ лишь девятнадцати лѣтъ въ 1571 году, когда братъ его, король Эдуардъ  IV, вновь вернулся въ Англію, чтобы окончательно утвердиться на престолѣ.

Такое же вольное обращеніе съ историческими фактами позволяетъ себѣ наша трагедія и въ сценахъ возстанія Джэка Кеда. Эта ненависть народной толпы противъ всѣхъ грамотныхъ людей заимствована изъ разсказа того же Голиншеда о болѣе раннемъ возстаніи Уота Тайлора.

И вспомнилась автору нашей трагедіи эта черта движенія 1381 года конечно не спроста. Тутъ, въ произвольномъ обращеніи именно съ этими историческими фактами, мы увидимъ совершенно ясно, по какому направленію стремился авторъ въ интерпретаціи событій, каковы тѣ жернова, которые перемололи ихъ въ его воображеніи.

Джекъ Кедъ интересовалъ автора нашихъ трагедій не самъ по себѣ. Онъ въ полномъ смыслѣ слова — личность эпизодическая. Обстоятельства этого народнаго возстанія даже не “смежный сюжетъ”, какъ борьба Тальбота съ Iоанной д’Аркъ въ “Первой части”. Джэкъ Кедъ — только показатель дезорганизаціи, анархіи, наставшей въ Англіи. Сбыточны или нѣтъ мечты о всеобщемъ равенствѣ, которыми онъ увлекаетъ толпу, нашему драматургу было совершенно не важно. Дѣло не въ нихъ, дѣло въ отношеніи ихъ къ государственности, разрушенной виною стоящихъ во главѣ государства личностей. Разрушеніе государственности — главная вина тогдашнихъ недостойныхъ правителей Англіи, и чѣмъ важнѣе для благоденствія родины принципъ государственности, чѣмъ пагубнѣе его разрушеніе для національнаго величія, тѣмъ значительнѣе и ужаснѣе преступленіе правителей. И въ этихъ цѣляхъ государство и встало въ воображеніи автора въ ореолѣ культурности, въ этихъ цѣляхъ Джэкъ Кедъ и его сообщники и задуманы именно разрушителями образованности. Можетъ быть человѣку, увлеченному идеями гуманизма, культурность и образованность и казались гораздо важнѣе и выше всеобщаго блага и всеобщаго равенства, но изобразилъ онъ государственный порядокъ оплотомъ гуманитарныхъ силъ страны для цѣлей своей собственной, исходящей изъ основного собственнаго замысла интерпретаціи историческихъ событій. Въ центрѣ этого замысла стоятъ не народныя массы, какъ это случится гораздо позднѣе въ “Коріоланѣ” Шекспира, въ центрѣ его личности правителей, главная задача которыхъ — поддержаніе государства и главная вина — разрушеніе этого государства.

Если нашъ драматургъ насилуетъ такимъ образомъ историческіе факты, чтобы въ центрѣ дѣйствія еще ярче вырисовались личности его героевъ, то естественно въ тѣхъ же цѣляхъ и самыхъ героевъ сдѣлать интереснѣе, выпуклѣе, естественно стремленіе преувеличить ихъ вліяніе на ходъ событій, поставить историческіе факты въ болѣе тѣсную зависимость отъ чисто личной судьбы героевъ.

Эти стремленія повліяли главнымъ образомъ на фигуру Маргариты Анжу, названной въ нашей трагедіи “французской волчицей” и опредѣляющей собою все дѣйствіе “Второй части”. Въ существѣ дѣла эта Маргарита Анжу такая же эпизодическая личность, какъ и Джэкъ Кедъ. Интересъ также сосредоточивается не на ней самой. Она лишь вящшій показатель слабости короля Генриха, лишь причина паденія Гомфри Глостера, лишь орудіе въ рукахъ епископа Винчестерскаго. Оттого автору вовсе не важно было, чтобы она погибла смертью трагическаго возмездія, но ему нужно было непремѣнно преувеличить политическое значеніе брака съ нею короля Генриха, ему нужно было непремѣнно надѣлить Маргариту такими чертами, которыя оправдывали бы ея названіе “французской волчицы”. И вотъ, для этого, если на самомъ дѣлѣ Маргарита стала женою Генриха еще за два года до смерти героя Тальбота, то въ нашей трагедіи, наоборотъ, женитьба на “французской волчицѣ” представлена основнымъ горестнымъ событіемъ, наступившимъ вслѣдъ за гибелью національнаго героя, оплота англійскаго господства во Франціи. Чтобы очернить Маргариту, придуманъ также и весь этотъ романъ съ Суффолькомъ, хотя никакого слѣда его нѣтъ въ историческихъ источникахъ, доставившихъ факты нашей трагедіи.

И фигура “французской волчицы” намъ въ высшей степени важна.

Она даетъ намъ указанія и на то, почему въ нашихъ трагедіяхъ такъ преувеличено значеніе личности. Маргарита Анжу представляетъ собою ту характерную черту всего замысла “Генриха VI”, по которой его можно поставить въ историко-литературную перспективу. Маргарита Анжу вѣдь — это царица Тамора изъ “Тита Андроника”, это королева Изабелла изъ “Эдуарда  II” Марло. И рядомъ съ нею такой же характеръ навѣяннаго манерой Марло, героя носитъ и Тальботъ. Критики, отмѣчавшіе часто указанныя сходства героевъ “Генриха VI” съ героями Марло, обыкновенно указываютъ на сцену между Тальботомъ и графиней Овернской, какъ на типично Марловскую сцену. Марловскихъ слабыхъ королей напоминаетъ и Генрихъ VI “играющій въ ритора”. Сцена, когда Iоанна д’Аркъ напрасно прибѣгаетъ къ заклинаніямъ адскихъ силъ, также пародируетъ соотвѣтственную сцену изъ Марловскаго “Доктора Фауста”. Въ словахъ Iоанны д’Аркъ рыцарю Люси, пришедшему за трупомъ Тальбота, можно видѣть и прямой намекъ на Марловскаго “Тамерлана”. Вѣдь этотъ “турокъ, обладающій пятьюдесятью двумя царствами”, надъ которымъ подсмѣивается Iоанна, и есть Тамерланъ.

Историко-философская проблемма о событіяхъ англійской исторіи отъ смерти Генриха V до восшествія на престолъ Тюдоровъ разрѣшена на почвѣ того трагическаго міропониманія, какое складывалось у передовыхъ англійскихъ драматурговъ въ концѣ 80-ыхъ и въ началѣ 90-ыхъ годовъ шестнадцатаго столѣтія.

Идея возмездія героической личности, посягнувшей на незыблемость моральнаго закона и возмездія страшнаго, рокового, неотвратимаго, вонзающагося въ сознаніе зрителя черезъ торжественную и часто высокопарную риторику дѣйствующихъ лицъ, черезъ потрясающій ужасъ наступающей въ концѣ дѣйствія катастрофы, эта идея, лежавшая въ основѣ трагедій римскаго ритора Сенеки, произвела въ то время цѣлый переворотъ въ драматическомъ искусствѣ. Это она породила кровавую трагедію вродѣ “Испанской трагедіи” Кида, вродѣ стараго Гамлета-мстителя — вѣроятно того же Кида, вродѣ приписаннаго Шекспиру “Тита Андроника”. Сенековское вліяніе составляетъ одну изъ наиболѣе важныхъ для эволюціи драматическаго творчества чертъ и трагедій Марло. Манера Сенеки принесла съ собою и то стремленіе къ драматическому единству, которое отразилось въ елизаветинской драмѣ извѣстной стройностью замысла, борющейся съ преобладаніемъ въ ней чисто повѣствовательныхъ элементовъ.

Борьба эта до нѣкоторой степени сказывается и въ “Генрихѣ VI”. Мы видѣли, что, несмотря на хаотичность дѣйствія, въ немъ все таки сказывается попытка трагическаго объединенія событій. И чѣмъ дальше мы подвигаемся въ исторіи Генриха VI, тѣмъ болѣе ростетъ это стремленіе къ объединенію, къ нѣкоторому хотя бы единству.

И когда къ тремъ частямъ “Генриха VI” прибавится еще “Ричардъ  III” Шекспира, это стремленіе осуществится. “Ричардъ  III” уже несомнѣнно сенековская трагедія. Единство не нарушается даже “смежнымъ сюжетомъ”. Идея возмездія руководитъ всѣмъ ходомъ дѣйствія. Герой трагедіи, Ричардъ Глостеръ, надѣленъ всѣми чертами преступнаго героизма. Фигура взята уже изъ повѣствованія Мура, и ея зловѣщій, страшный трагизмъ ведетъ его черезъ всѣ глубины преступленія къ неотвратимому и заслуженному наказанію. Историческая проблемма уже почти забыта; трагическое міросозерцаніе не только вліяетъ на ея разрѣшеніе, ‑ оно уже совершенно вытѣснило ее и какъ бы заслонило ее собою. Этотъ Ричардъ Глостеръ, замѣнившій въ “Третьей части Генриха VI” “французскую волчицу”, какъ будто высвободился изъ тяготѣвшихъ надъ нимъ оковъ историческаго повѣствованія, чтобы встать теперь передъ нами во всемъ величіи своей дерзающей, трагической натуры.

Фигура Ричарда Глостера, третьяго сына Ричарда I Йоркскаго, которая вырисовывается въ послѣдней части “Генриха V I ” и во всю ширь и глубь использована въ “Ричардѣ  III” Шекспира подводитъ насъ къ вопросу, который еще вовсе не былъ до сихъ поръ затронутъ и на которомъ однако всего болѣе останавливалось вниманіе шекспирологовъ, каждый разъ какъ заходила рѣчь о нашей трилогіи. Именно фигура Ричарда Глостера поможетъ намъ подойти къ вопросу о томъ, кто же авторъ драматическихъ хроникъ о Генрихѣ VI .

Если “Генрихъ VI” вошелъ въ первое изданіе произведеній Шекспира и болѣе раннее и нѣсколько иное, менѣе обработанное и слабое изданіе послѣднихъ двухъ частей этой трилогіи также называетъ ихъ авторомъ великаго драматурга, то есть и еще косвенное доказательство принадлежности ему этихъ трагедій. Въ 1592 г. умирающій Гринъ въ своемъ прощальномъ злобномъ памфлетѣ: “Грошъ мудрости, купленный за милліонъ раскаянія” предостерегаетъ своихъ собратій драматурговъ противъ какихъ то новичковъ. “О, не довѣряйте имъ, восклицаетъ Гринъ, потому что между ними есть одинъ взлетѣвшій высоко воронъ, разукрашенный нашими перьями, съ сердцемъ тигра, скрытымъ подъ шкурой актера; онъ думаетъ, что способенъ сплести такой же торжественный бѣлый стихъ, какъ любой изъ насъ, и какъ истый Iohannes Factotum , считаетъ себя единственнымъ потрясателемъ сцены въ нашей странѣ”. Этотъ “Потрясатель сцены”, конечно, не кто иной, какъ Шекспиръ, имя котораго означаетъ по англійски: потрясатель копьемъ, и выраженіе “сердце тигра, скрытое подъ шкурой актера” пародируетъ слова Ричарда Iоркскаго королевѣ Маргаритѣ въ “Третьей части Генриха VI”. Такимъ образомъ Гринъ несомнѣнно считалъ эту пьесу шекспировской и изъ его ѣдкой саркастической замѣтки можно судить о томъ, что эта трагедія именно и выдвинула молодого Шекспира, какъ драматурга.

Однако несовершенство въ художественномъ отношеніи нашихъ трагедій, ихъ очень часто плохіе стихи заставили цѣлый рядъ критиковъ сильно заподозрить принадлежность ихъ автору “Отелло” и “Гамлета”.

Въ самыхъ словахъ Грина уже заключается какъ будто намекъ на то, что не одинъ Шекспиръ — создатель этой трилогіи. Дѣйствительно, зачѣмъ называетъ Гринъ Шекспира вороной, “украшенной нашими перьями”? Онъ какъ будто хочетъ приписать и себѣ самому и нѣкоторымъ изъ своихъ собратьевъ авторство прогремѣвшей пьесы. Мы видѣли также, что цѣлый рядъ ея сценъ представляетъ собою сколокъ съ трагедій Марло. Еще большій поводъ сомнѣніямъ въ этомъ смыслѣ подаютъ раннія изданія “Второй и Третьей частей” нашей трилогіи, вышедшія анонимно. Ихъ текстъ также значительно рознится отъ текста, извѣстнаго намъ по собранію сочиненій Шекспира. Невольно думается, что Шекспиръ только передѣлалъ болѣе раннія пьесы, только приложилъ къ нимъ свою геніальную руку. Въ самомъ созданіи ихъ участвовали и другіе драматурги, и особенно въ болѣе слабой первой части роль этихъ сотрудниковъ была, по-видимому, очень значительна.

Сомнѣнія эти разрѣшались различно.

Малонъ, Колльеръ, Дайсъ, Кортенэ и Крейсигъ считали авторами “Первой части борьбы” и “Истинной трагедіи” — Грина или Марло, а Шекспиру приписывали только ихъ дальнѣйшую переработку въ пьесы, извѣстныя намъ по изданію произведеній Шекспира. Такого же мнѣнія держатся и представители новѣйшей англійской школы шекспирологовъ. Фэрниваль, слѣдуя за г-жею Ли, считаетъ, что даже въ переработкѣ “Первой части борьбы” и “Истинной трагедіи” вмѣстѣ съ Шекспиромъ работали Гринъ и Марло. Такъ же думаетъ и новѣйшій біографъ Шекспира Сидней Ли, склоняющійся только скорѣе въ сторону Грина и Пиля, какъ сотрудниковъ великаго драматурга. Подобные взгляды исходятъ главнымъ образомъ изъ наблюденія надъ стилемъ, при чемъ каждый разъ какъ то или иное выраженіе напоминаетъ манеру Марло или Грина, соотвѣтственная сцена относится на ихъ счетъ. Всѣ перечисленные шекспирологи какъ будто не допускаютъ возможности того, чтобы молодой Шекспиръ подражалъ болѣе старымъ драматургамъ, находился подъ ихъ вліяніемъ, и Гринъ называлъ его “вороной, украшенной нашими перьями” именно потому, что узнавалъ въ немъ ученика и подражателя.

Рядомъ съ указаннымъ взглядомъ на происхожденіе нашей трилогіи очень давно была предложена другая гипотеза. Еще Шлегель, Ульрици, Найтъ и Деліусъ приписывали всю нашу трилогію Шекспиру и вышедшія анонимно: “Первую часть” и “Истинную трагедію”, а равно и “Двѣ части” считали “воровскими изданіями”, наскоро записанными во время представленія и поэтому дающія намъ не болѣе ранній текстъ этихъ трагедій, а только ея извращенный текстъ. И такого взгляда придерживаются многіе современные шекспирологи. Таково мнѣніе Женэ, Öхельгаузера и Брандля. Вѣдь и Фэрниваль, считавшій, что въ созданіи “Первой части” и “Истинной трагедіи” Шекспиръ совершенно не участвовалъ, признаетъ, однако, что сцены съ Джэкомъ Кедомъ возникли подъ его вліяніемъ, а Сидней Ли приписываетъ ему и четвертую сцену II  акта “Генриха VI , часть первая”, гдѣ изображено зарожденіе спора “бѣлой и алой розы”.

Шекспиръ часто передѣлывалъ старыя пьесы. Если его задушевный, столь дорогой ему “Гамлетъ” возникъ изъ передѣлки “Гамлета” Кида, то конечно легко предположить, что въ ранней молодости онъ воспользовался уже существовавшими пьесами. И если и “Гамлетъ” нѣсколько разъ передѣлывался Шекспиромъ, то развѣ не надо счесть весьма правдоподобнымъ, что и въ молодости онъ отдѣлывалъ свои пьесы и послѣ того, какъ онѣ были изданы. Сидней Ли справедливо полагаетъ, что принялся за эту работу Шекспиръ для новой постановки на сцену своей трилогіи.

А вѣдь трилогія эта имѣла громкій успѣхъ. Это мы хорошо знаемъ по отзывамъ Наша и Грина. И изъ словъ Грина, мнѣ кажется, нельзя не заключить, что именно это раннее произведеніе Шекспира и выдвинуло его среди прочихъ драматурговъ. Въ сравненіи съ послѣдующими его произведеніями, “Генрихъ VI” кажется, разумѣется, слабымъ, хаотичнымъ, слишкомъ увлекающимся риторикой, грубымъ и подражательнымъ. Онъ неизмѣримо ниже и “Эдуарда  II” Марло. Но въ немъ уже содержится зерно истинно-шекспировскаго драматическаго замысла. Своей “Третьей частью” “Генрихъ VI” уже подводитъ насъ къ одной изъ знаменитѣйшихъ историческихъ трагедій великаго сердцевѣда-драматурга.

Я разумѣю фигуру Ричарда Глостера, впослѣдствіи трагическаго злодѣя — узурпатора Ричарда ΙΙΙ.

Öхельгаузеръ въ своемъ этюдѣ о Ричардѣ ΙΙΙ воочію указалъ, что образъ этого героя-дерзателя, такъ сильно поразившаго своеобразностью своего трагизма еще Шиллера, начинаетъ вырисовываться въ “Генрихѣ VΙ”. И это не прибавка, не надстройка надъ вышедшими раньше “Второй частью” и “Истинной трагедіей” или “Обѣими частями” — Ричардъ Глостеръ принадлежитъ самому замыслу этихъ трагедій. Ради созданія его авторъ нашей трилогіи насилуетъ факты исторіи, отступаетъ отъ Голиншеда и Голля, которымъ онъ часто слѣпо вѣритъ, и тутъ вдохновляется описаніемъ этого лица у Мура. Тутъ чувствуются личныя художественныя исканія.

И Ричардъ Глостеръ былъ необходимъ автору нашей трилогіи по самому общему историко-философскому запросу, лежащему въ основѣ всей трилогіи. Ричардъ Глостеръ, этотъ бичъ Ланкастерской династіи, это дѣтище междоусобій и борьбы за престолонаслѣдіе, оказывается и змѣенышемъ, выросшимъ на лонѣ Ιоркской династіи, погубившимъ и ее самое и своими титаническими преступленіями узаконившій новый государственный переворотъ — появленіе новой королевской династіи — восшествіе на престолъ Генриха VΙΙ, Ричмонда, дѣда королевы Елизаветы. Ричардъ ΙΙΙ — это тотъ историческій поршень, которымъ приведены въ движеніе событія, опредѣлившія появленіе на престолѣ Англіи “побѣдительницы великой Армады”, этой “морской дѣвы, царствующей на Западѣ”, какъ назвалъ Елизавету Шекспиръ въ своемъ “Снѣ въ лѣтнюю ночь”.

Были или нѣтъ у Шекспира сотрудники при созданіи “Генриха VΙ”, одѣлся ли онъ павлиньими перьями Марло и Грина, не только подражая ихъ манерѣ и на нихъ учась драматическому творчеству, несомнѣнно одно: этой огромной, неуклюжей, но широкозадуманной трилогіей онъ впервые “взлетѣлъ высоко” и взлетѣлъ не какъ воронъ, а какъ орелъ.

Евгеній Аничковъ.

*)В тексте опечатка: «п» вместо «и».

Источник: Аничков Е. В. Король Генрихъ VΙ. // Шекспир В. Полное собрание сочинений / Библиотека великих писателей под ред. С. А. Венгерова. СПб.: Брокгауз-Ефрон, 1903. Т. 5. С. 1-8.

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

//