Владимир Соловьев «Три силы»

Вл.С.Соловьев  ТРИ СИЛЫ[1]

Александр Угланов «Славянские ведические картины». Берегиня Святой Руси

От начала истории три коренные силы управляли человеческим развитием, Пер­вая стремится подчинить человечество во всех сферах и на всех степенях его жизни одному верховному началу, в его исключительном единстве стремится смешать и слить все многообразие частных форм, подавить самостоятельность лица, свободу личной жиз­ни. Один господин и мертвая масса рабов — вот последнее осуществление этой силы. Если бы она получила исключительное преобладание, то человечество окаменело бы в мертвом однообразии и неподвижности.

Но вместе с этой силой действует другая, прямо противоположная; она стремится разбить твердыню мертвого единства, дать везде свободу частным формам жизни, свободу лицу и его деятельности; под ее влия­нием отдельные элементы человечества становятся исходными точками жизни, дей­ствуют исключительно из себя и для себя, общее теряет значение реального сущест­венного бытия, превращается в что-то отвлеченное, пустое, в формальный закон, а на­конец, и совсем лишается всякого смысла.

Всеобщий эгоизм и анархия, множествен­ность отдельных единиц без всякой внутренней связи — вот крайнее выражение этой силы. Если бы она получила исключительное преобладание, то человечество распалось бы на свои составные стихии, жизненная связь порвалась бы и история окончилась войной всех против всех, самоистреблением человечества.

Обе эти силы имеют отри­цательный, исключительный характер: первая исключает свободную множественность частных форм и личных элементов, свободное движение, прогресс,— вторая столь же отрицательно относится к единству, к общему верховному началу жизни, разрывает солидарность целого. Если бы только эти две силы управляли историей человечества, то в ней не было бы ничего кроме вражды и борьбы, не было бы никакого положи­тельного содержания; в результате история была бы только механическим движением, определяемым двумя противоположными силами и идущим по их диагонали.

Внутрен­ней целости и жизни нет у обеих этих сил, а следовательно, не могут они ее дать и человечеству.

Но человечество не есть мертвое тело, и история не есть механиче­ское движение, а потому необходимо присутствие третьей силы, которая дает положительное содержание двум первым, освобождает их от их исключительности, при­миряет единство высшего начала с свободной множественностью частных форм и эле­ментов, созидает, таким образом, целость общечеловеческого организма и дает ему внутреннюю тихую жизнь.

И действительно, мы находим в истории всегда совмест­ное действие трех этих сил, и различие между теми и другими историческими эпохами и культурами заключается только в преобладании той или другой силы, стремящейся к своему осуществлению, хотя полное осуществление для двух первых сил, именно вследствие их исключительности,— физически невозможно.

Оставляя в стороне древние времена и ограничиваясь современным человечест­вом, мы видим совместное существование трех исторических миров, трех культур, резко между собою различающихся,— я разумею мусульманский Восток, Западную цивилизацию и мир Славянский: все, что находится вне их, не имеет общего мирового значения, не оказывает прямого влияния на историю человечества. В каком же отно­шении стоят эти три культуры к трем коренным силам исторического развития?

Что касается мусульманского Востока, то не подлежит никакому сомнению, что он находится под преобладающим влиянием первой силы — силы исключительного единства. Все там подчинено единому началу религии, и притом сама эта религия является с крайне исключительным характером, отрицающим всякую множественность форм, всякую индивидуальную свободу.

Божество в исламе является абсолютным деспотом, создавшим по своему произволу мир и людей, которые суть только слепые орудия в его руках; единственный закон бытия для Бога есть Его произвол, а для человека — слепой неодолимый рок. Абсолютному могуществу в Боге соответствует в человеке абсолютное бессилие.

Prayer in Cairo — Жан-Леон Жером

Мусульманская религия прежде всего подавляет ли­цо, связывает личную деятельность, вследствие же этого, разумеется, все проявления и различные формы этой деятельности задерживаются, не обособляются, убиваются в зародыше. Поэтому в мусульманском мире все сферы и степени общечеловеческой жизни являются в состоянии слитности, смешения, лишены самостоятельности относи­тельно друг друга и все вместе подчинены одной подавляющей власти религии. В сфе­ре социальной мусульманство не знает различия между церковью/ государством и соб­ственно обществом или земством.

Все социальное тело мусульманства представляет сплошную безразличную массу, над которой возвышается один деспот, соединяющий в себе и духовную и светскую высшую власть. Единственный кодекс законов, опре­деляющий все церковные, политические и общественные отношения, есть Алкоран; представители духовенства суть вместе с тем и судьи; впрочем, духовенства в соб­ственном смысле нет, так же как нет и особенной гражданской власти, а господству­ет смешение того и другого.

Подобное же смешение господствует и в области теоре­тической или умственной: в мусульманском мире/ собственно говоря, совсем не су­ществует ни положительная наука, ни философия, ни настоящая теология, а есть только какая-то смесь из скудных догматов Корана, из отрывков кой-каких философ­ских понятий, взятых у греков, и некоторых эмпирических сведений[2].

Вообще же вся умственная сфера в мусульманстве не различилась, не обособилась от практиче­ской жизни, знание имеет здесь только утилитарный характер, самостоятельного же теоретического интереса не существует. Что касается до искусства, до художествен­ного творчества, то и оно точно так же лишено всякой самостоятельности и крайне слабо развито, несмотря на богатую фантазию восточных народов: гнет односторон­него религиозного начала помешал этой фантазии выразиться в объективных идеаль­ных образах. Ваяние и живопись, как известно, прямо запрещены Кораном и не су­ществуют совсем в мусульманском мире. Поэзия не пошла здесь дальше той непо­средственной формы, которая существует везде, где есть человек, то есть лирики[3].

Что же касается до музыки, то на ней особенно ясно отразился характер исключитель­ного монизма; богатство звуков европейской музыки совершенно непонятно для вос­точного человека: самая идея музыкальной гармонии для него не существует, он ви­дит в ней только разногласие и произвол, его же собственная музыка (если только можно называть это музыкой) состоит единственно в монотонном повторении одних и тех же нот. Таким образом, как в сфере общественных отношений, так и в сфере умственной, а равно и в сфере творчества подавляющая власть исключительного рели­гиозного начала не допускает никакой самостоятельной жизни и развития.

«Imam présidant la prière», Étienne-Nasreddine Dinet (ca 1922)

Если лич­ное сознание безусловно подчинено одному религиозному принципу, крайне скудному и исключительному, если человек считает себя только безразличным орудием в руках слепого, по бессмысленному произволу действующего божества, то понятно, что из такого человека не может выйти ни великого политика, ни великого ученого или философа, ни гениального художника, а выйдет только помешанный фанатик, каковы и суть самые лучшие представители мусульманства[4].

Что мусульманский Восток находится под господством первой из трех сил, подавляющей все жизненные элементы и враждебной всякому развитию, это доказы­вается кроме приведенных характеристических черт еще тем простым фактом, что в течение двенадцати столетий мусульманский мир не сделал ни одного шага на пути внутреннего развития; нельзя указать здесь ни на один признак последовательного органического прогресса. Мусульманство сохранилось неизменно в том состоянии, в каком было при  первых калифах, но не могло сохранить прежней силы, ибо по зако­ну жизни, не идя вперед, оно тем самым шло назад, и потому неудивительно, что современный мусульманский мир представляет картину такого жалкого упадка.

Прямо противоположный характер являет, как известно, Западная цивилизация; здесь мы видим быстрое и непрерывное развитие, свободную игру сил, самостоя­тельность и исключительное самоутверждение всех частных форм и индивидуальных элементов — признаки, несомненно показывающие, что эта цивилизация находится под господствующим влиянием второго из трех исторических начал.

Уже самый религи­озный принцип, легший в основу Западной цивилизации, хотя он представлял лишь одностороннюю и, следовательно, искаженную форму христианства, был все-таки же несравненно богаче и способнее к развитию, нежели ислам. Но и этот принцип с са­мых первых времен западной истории не является исключительной силой, подавляю­щей все другие: волей-неволей он должен считаться с чуждыми ему началами. Ибо рядом с представительницей религиозного единства — римскою церковью — выступает мир германских варваров, принявший католичество, но далеко не проникнутый им, сохранивший начало не только отличное от католического, но и прямо ему враждеб­ное — начало безусловной индивидуальной свободы, верховного значения личности.

Этот первоначальный дуализм германо-римского мира послужил основанием для но­вых обособлений. Ибо каждый частный элемент на Западе, имея перед собою не одно начало, которое его всецело бы подчиняло себе, а два противоположные и враждебные между собою, тем самым получал для себя свободу: существование другого начала освобождало его от исключительной власти первого и наоборот.

Thomas Cole The Course of Empire Consummation 1836

Каждая сфера деятельности, каждая форма жизни на Западе, обособившись в отделившись от всех других, стремится в этой своей отдельности получить абсолют­ное значение, исключить все остальные, стать одна всем, и вместо того, по непре­ложному закону конечного бытия, приходит в своей изолированности к бессилию и ничтожеству, захватывая чуждую область, теряет силу в своей собственной. Так, церковь западная, отделившись от государства, но присваивая себе в этой отдельно­сти государственное значение, сама ставшая церковным государством, кончает тем, что теряет всякую власть и над государством и над обществом.

Metellus Raising the Siege Caraffe, Armand-Charles — Metellus Raising the Siege

Точно так же государ­ство, отделенное и от церкви, и от народа, и в своей исключительной централизации присвоившее себе абсолютное значение, под конец лишается всякой самостоятельности, превращается в безразличную форму общества, в исполнительное орудие народного голосования, а сам народ или земство, восставшее и против церкви и против государ­ства, как только побеждает их, в своем революционном движении не может удержать своего единства, распадается на враждебные классы и затем необходимо должен распасться и на враждебные личности.

Общественный организм Запада, разделившийся сначала на частные организмы, между собою враждебные, .должен под конец раз­дробиться на последние элементы, на атомы общества, то есть отдельные лица, и эгоизм корпоративный, кастовый должен перейти в эгоизм личный. Принцип этого последнего распадения был впервые ясно выражен в великом революционном движе­нии прошлого века, которое, таким образом, и можно считать началом полного открове­ния той силы, которая двигала всем западным развитием, Революция передала верховную власть народу в смысле простой суммы отдельных лиц, все единство которых сводит­ся лишь к случайному согласию желаний и интересов,— согласию, которого может и не быть. Уничтожив те традиционные связи, те идеальные начала, которые в старой Европе делали каждое отдельное лицо только элементом высшей общественной груп­пы и, разделяя человечество, соединяли людей,— разорвав эти связи, революционное движение предоставило каждое лицо самому себе и вместе с тем уничтожило его ор­ганическое различие от других.

В старой Европе это различие и, следовательно, нера­венство лиц обусловливалось принадлежностью к той или другой общественной груп­пе и местом, в ней занимаемым. С уничтожением же этих групп в их прежнем значении исчезло и органическое неравенство, осталось только низшее натуральное неравенство личных сил. Из свободного проявления этих сил должны были создаться новые формы жизни на место разрушенного мира. Но никаких положительных осно­ваний для такого нового творчества не было дано революционным движением. Легко видеть в самом деле, что принцип свободы сам по себе имеет только отрицательное значение. Я могу жить и действовать свободно, то есть не встречая никаких произ­вольных препятствий или стеснений, но этим, очевидно, нисколько не определяется по­ложительная цель моей деятельности, содержание моей жизни.

В старой Европе жизнь человеческая получала свое идеальное содержание от католичества, с одной стороны, и от рыцарского феодализма — с другой. Это идеальное содержание давало старой Ев­ропе ее относительное единство и высокую героическую силу, хотя уже оно таило в себе начало того дуализма, который должен был необходимо привести к последую­щему распадению. Революция окончательно отвергла старые идеалы, что было, разу­меется, необходимо, но по своему отрицательному характеру не могла дать новых. Она освободила индивидуальные элементы, дала им абсолютное значение, но лишила их деятельность необходимой почвы и пищи; поэтому мы видим, что чрезмерное раз­витие индивидуализма в современном Западе ведет прямо к своему противоположно­му — к всеобщему обезличению и опошлению.

Крайняя напряженность личного со­знания, не находя себе соответствующего предмета, переходит в пустой и мелкий эгоизм/который всех уравнивает. Старая Европа в богатом развитии своих сил про­извела великое многообразие форм, множество оригинальных, причудливых явлений; были у нее святые монахи, что из христианской любви к ближнему жгли людей ты­сячами; были благородные рыцари, всю жизнь сражавшиеся за дам, которых никогда не видали, были философы, делавшие золото и умиравшие с голоду, были ученые-схоластики, рассуждавшие о богословии, как математики, а о математике — как бого­словы.

Только эти оригинальности, эти дикие величия делают Западный мир интерес­ным для мыслителя и привлекательным для художника. Все его положительное содер­жание в прошлом, ныне же, как известно, единственное величие, еще сохраняющее свою силу на Западе, есть величие капитала; единственное существенное различие и не­равенство между людьми, еще существующее там,— это неравенство богача и проле­тария, но и ему грозит великая опасность со стороны революционного социализма.

Социализм имеет задачей преобразовать экономические отношения общества введени­ем большей равномерности в распределений материального богатства. Едва ли можно сомневаться, что социализму обеспечен на Западе скорый успех в смысле победы и господства рабочего сословия. Но настоящая цель этим достигнута не будет. Ибо как вслед за победой третьего сословия (буржуазия) выступило враждебное ему четвер­тое, так и предстоящая победа этого последнего вызовет, наверно, пятое, то есть но­вый пролетариат, и т. д. Против социально-экономической болезни Запада, как против рака, всякие операции будут только паллиативами. Во всяком случае, смешно было бы видеть в социализме какое-то великое откровение, долженствующее обновить че­ловечество.

Если в самом деле предположить даже полное осуществление социалисти­ческой задачи, когда все человечество равномерно будет пользоваться материальными благами и удобствами цивилизованной жизни, с тем большею силою станет перед ним тот же вопрос о положительном содержании этой жизни, о настоящей цели человеческой деятельности, а на этот вопрос социализм, как и все западное развитие, не дает ответа.

Правда, много толкуют о том, что на место идеального содержания старой жиз­ни, основанного на вере, дается новое, основанное на знании, на науке; и пока эти речи не выходят за пределы общностей, можно подумать, что дело идет о чем-то великом, но стоит только посмотреть поближе, какое же это знание, какая наука, и великое очень скоро переходит в смешное.

В области знания Западный мир постигла та же судьба, как и в области жизни общественной: абсолютизм теологии сменился абсолютизмом философии, которая в свою очередь должна уступить место абсолютизму эмпирической положительной науки, то есть такой, которая имеет своим предметом нe начала и причины, а только явления и их общие законы.

Но общие законы суть только общие факты, и, по признанию одного из представителей эмпиризма, высшее совершенство для положительной науки может состоять лишь в том, чтобы иметь возможность свести все явления к одному общему закону или общему факту, напри-мер, к факту всемирного тяготения, который уже не сводим ни к чему другому, а мо­жет быть только констатирован наукой. Но для ума человеческого теоретический ин­терес заключается не в познании факта как такового, не в констатировании его суще­ствования, а в его объяснении, то есть в познании его причин, а от этого-то познания и отказывается современная наука.

Я спрашиваю: почему совершается такое-то явление, и получаю в ответ от науки, что это есть только частный случай другого, более об­щего явления, о котором наука может сказать только, что оно существует. Очевидно, что ответ не имеет никакого отношения к вопросу и что современная наука предлагает нашему уму камни вместо хлеба. Не менее очевидно, что такая наука не может иметь прямого отношения ни к каким живым вопросам, ни к каким высшим целям челове­ческой деятельности, и притязание давать для жизни идеальное содержание было бы со стороны такой науки только забавным.

Если же подлинной задачей науки признавать не это простое констатирование общих фактов или законов, а их действитель­ное объяснение, то должно сказать, что в настоящее время, наука совсем не сущест­вует, все же, что носит теперь это имя, представляет на самом деле только бесфор­менный и безразличный материал будущей истинной науки; и понятно, что зижди­тельные начала, необходимые для того, чтобы этот материал превратился в стройное научное здание, не могут быть выведены из самого этого материала, как план построй­ки не может быть выведен из кирпичей, которые для нее употребляются.

Эти зижди­тельные начала должны быть получены от высшего рода знания, от того знания, кото­рое имеет своим предметом абсолютные начала и причины, следовательно, истинное построение науки возможно только в ее тесном внутреннем союзе с теологией и фи­лософией как высшими членами одного умственного организма, который только в этой своей целости может получить силу и над жизнью.

Но такой синтез совершенно про­тиворечит общему духу западного развития: та исключающая отрицательная сила, которая разделила и уединила различные сферы жизни и знания, не может сама по себе снова соединить их. Лучшим тому доказательством могут служить те неудачныепопытки синтеза, которые мы встречаем на Западе. Так, например, метафизические системы Шопенгауэра и Гартмана (при всем их значении в других отношениях) на­столько сами бессильны в области верховных начал знания и жизни, что должны об­ращаться за этими началами — к Буддизму.

Если, таким образом, идеальное содержание для жизни не в состоянии дать сов­ременная наука, то то же самое должно сказать и о современном искусстве. Для того чтобы творить вечные истинно художественные образы, необходимо прежде всего верить в высшую действительность идеального мира. И как может давать вечные идеалы для жизни такое искусство, которое не хочет ничего знать, кроме этой самой жизни в ее обиходной поверхностной действительности, стремится быть,только ее точ­ным воспроизведением? Разумеется, такое воспроизведение даже невозможно, и искус­ство, отказываясь от идеализации, переходит в карикатуру.

И в сфере общественной жизни и в сфере знания и творчества вторая истори­ческая сила, управляющая развитием Западной цивилизации, будучи предоставлена сама себе, неудержимо приводит под конец к всеобщему разложению на низшие со­ставные элементы, к потере всякого универсального содержания, всех безусловных на­чал бытия. И если мусульманский Восток, как мы видели, совершенно уничтожает человека и утверждает только бесчеловечного бога, то Западная цивилизация стремится прежде всего к исключительному утверждению безбожного человека, то есть человека, взятого в его кажущейся поверхностной отдельности и дей­ствительности и в этом ложном положении признаваемого вместе и как единственное божество и как ничтожный атом —как божество для себя, субъективно, и как ничтож­ный атом — объективно, по отношению к внешнему миру, которого он есть отдельная частица в бесконечном пространстве и преходящее явление в бесконечном времени.

Понятно, что все, что может произвести такой человек, будет дробным, частным, ли­шенным внутреннего единства и безусловного содержания, ограниченным одною по­верхностью, никогда не доходящим до настоящего средоточия. Отдельный личный ин­терес, случайный факт, мелкая подробность — атомизм в жизни, атомизм в науке, атомизм в искусстве— вот последнее слово Западной цивилизации. Она выработала частные формы и внешний материал жизни, но внутреннего содержания самой жизни не дала человечеству; обособив отдельные элементы, она довела их до крайней сте­пени развития, какая только возможна в их отдельности; но без внутреннего органи­ческого единства они лишены живого духа, и все это богатство является мертвым капиталом.

И если история человечества не должна кончиться этим отрицательным результатом, этим ничтожеством, если должна выступить новая историческая сила, то задача этой силы будет уже не в том, чтобы вырабатывать отдельные элементы жизни и знания, созидать новые культурные формы, а в том, чтоб оживить, одухотво­рить враждебные, мертвые в своей вражде элементы высшим примирительным нача­лом, дать им общее безусловное содержание и тем освободить их от необходимости исключительного самоутверждения и взаимного отрицания.

Но откуда может быть взято это безусловное содержание жизни и знания? Если бы человек имел его в самом себе, он не мог бы ни утратить, ни искать его. Оно должно быть вне его как частного, относительного существа. Но не может оно быть и во внешнем мире, ибо этот мир, представляет только низшие ступени того развития, на вершине которого находится сам человек, и если он не может найти безусловных начал в самом себе, то в низшей природе еще менее; и тот, кто кроме этой видимой действительности себя и внешнего мира не признает никакой другой, должен отказаться от всякого идеального содержания жизни, от всякого истинного знания и творчества.

В таком случае человеку остается только низшая животная жизнь; но счастье в этой низшей жизни зависит от слепого случая и если даже до­стигается, то всегда оказывается иллюзией, и так как, с другой стороны, стремление к высшему и при сознании его неудовлетворимости все-таки остается, но служит толь­ко источником величайших страданий, то естественным заключением является, что жизнь есть игра, которая не стоит свеч, и совершенное ничтожество представляется как желанный конец и для отдельного лица и для всего человечества.

Избежать этого заключения можно, только признавая выше человека и внешней природы другой, безус­ловный, божественный мир, бесконечно более действительный, богатый и живой, не­жели этот мир призрачных поверхностных явлений, и такое признание тем естествен­нее, что сам человек по своему вечному началу принадлежит к тому высшему миру и смутное воспоминание о нем так или иначе сохраняется у всякого, кто еще не со­всем утратил человеческое достоинство.

Итак, третья сила, долженствующая дать человеческому развитию его безуслов­ное содержание, может быть только откровением высшего божественного мира, и те люди, тот народ, через который эта сила имеет проявиться, должен быть только по­средником между человечеством и тем миром, свободным, сознательным орудием последнего.

Такой народ не должен иметь никакой специальной ограниченной задачи, он не призван работать над формами и элементами человеческого существования, а только сообщить живую душу, дать жизнь и целость разорванному и омертвелому че­ловечеству через соединение его с вечным божественным началом. Такой народ не нуждается ни в каких особенных преимуществах, ни в каких специальных силах и внешних дарованиях, ибо он действует не от себя, осуществляет не свое.

От народа — носителя третьей божественной силы требуется только свобода от всякой ограничен­ности и односторонности, возвышение над узкими специальными интересами, требует­ся, чтоб он не утверждал себя с исключительной энергией в какой-нибудь частной низ­шей сфере деятельности и знания, требуется равнодушие ко всей этой жизни с ее мелкими интересами, всецелая вера в положительную действительность высшего ми­ра и покорное к нему отношение. А эти свойства, несомненно, принадлежат племен­ному характеру Славянства, в особенности же национальному характеру русского на­рода.

Но и исторические условия не позволяют нам искать другого носителя третьей силы вне Славянства и его главного представителя — народа русского, ибо все осталь­ные исторические народы находятся под преобладающей властью той или другой из двух первых исключительных сил: восточные народы — под властью первой, запад­ные — под властью второй силы.

Только Славянство, и в особенности Россия осталась свободною от этих двух низших потенций и, следовательно, может стать историческим проводником третьей. Между тем две первые силы совершили круг своего проявле­ния и привели народы, им подвластные, к духовной смерти и разложению. Итак, повто­ряю, или это есть конец истории, или неизбежное обнаружение третьей всецелой си­лы, единственным носителем которой может быть только Славянство и народ русский.

Внешний образ раба, в котором находится наш народ, жалкое положение России в экономическом и других отношениях не только не может служить возражением про-,тив ее призвания, но скорее подтверждает его. Ибо та высшая сила, которую русский народ должен провести в человечество, есть сила не от мира сего, и внешнее богат­ство и порядок относительно ее не имеют никакого значения. Великое историческое призвание России, от которого только получают значение и ее ближайшие задачи, есть призвание религиозное в высшем смысле этого слова. Когда воля и ум людей вступят в действительное общение с вечно и истинно существующим, тогда только получат свое положительное значение и цену все частные формы и элементы жизни и знания — все они будут необходимыми органами или посредствами одного живого целого. Их противоречие и вражда, основанная на исключительном самоутверждении каждого, необходимо исчезнет, как только все вместе свободно подчинятся одному об­щему началу и средоточию.

Когда наступит час обнаружения для России ее исторического призвания, никто не может сказать, но все показывает, что час этот близок, даже несмотря на то, что в русском обществе не существует почти никакого действительного сознания своей высшей задачи. Но великие внешние события обыкновенно предшествуют великим пробуждениям общественного сознания. Так, даже крымская война, совершенно бес­плодная в политическом отношении, сильно, однако, повлияла на сознание нашего об­щества.

Отрицательному результату этой войны соответствовал и отрицательный ха­рактер пробужденного ею сознания. Должно надеяться, что готовящаяся великая борь­ба[5] послужит могущественным толчком для пробуждения положительного сознания русского народа. А до тех пор мы, имеющие несчастье принадлежать к русской интеллигенции, которая, вместо образа и подобия Божия все еще продолжает носить образ и подобие обезьяны,— мы должны же, наконец, увидеть свое жалкое по­ложение, должны постараться восстановить в себе русский народный характер, пере­стать творить себе кумира изо всякой узкой ничтожной идейки, должны стать равно­душнее к ограниченным интересам этой жизни, свободно и разумно уверовать в дру­гую, высшую действительность.

Конечно, эта вера не зависит от одного желания, но нельзя также думать, что она есть чистая случайность или падает прямо с неба. Эта вера есть необходимый результат внутреннего душевного процесса — процесса реши­тельного освобождения от той житейской дряни, которая наполняет наше сердце, и от той мнимо научной школьной дряни, которая выполняет нашу голову. Ибо отрицание низшего содержания есть тем самым утверждение высшего, и, изгоняя из своей, души ложных божков и кумиров, мы тем самым вводим в нее истинное Божество.

1877 г.

Первая публикация в Интернете © 2004, Библиотека «Вехи»

Примечания

[1] Печатая эту речь в том виде, как она была прочитана в публичном заседании Общества любителей российской словесности, считаю нужным заметить, что более подробное развитие той же темы будет дано мною в исторических пролегоменах к со­чинению «О началах цельного знания», которого первая часть теперь печатается, (Здесь и далее подстрочные примечания автора. Упомянутая работа вышла под названием «Философские основы цельного знания».— Прим. ред.)

[2] В средневековой арабской философии не было ни одной оригинальной идеи: она только пережевывала Аристотеля. Во всяком случае эта философия оказалась пусто­цветом и не оставила никакого следа на Востоке.

[3] Богатая персидская поэзия не принадлежит мусульманскому миру: часть ее коренится в древнейшем иранском эпосе, другая же часть не только осталась чужда влиянию ислама, но даже проникнута протестом против него.

[4] Я разумею мусульманских дервишей или святых. Во всякой религии святость состоит в том, чтобы чрез уподобление себя божеству достигнуть полнейшего с ним соединения. Но характеристично, в чем полагается это соединение и как оно дости­гается. Для мусульманского дервиша оно сводится к совершенному заглушению личного сознания и чувства, так как его исключительное божество не терпит другого я рядом с собою. Цель достигнута, когда человек приведен в состояние бессознательности и анестезии, для чего употребляются чисто механические средства. Таким образом, соеди­нение с божеством для человека равносильно здесь уничтожению его личного бытия, мусульманство в своем крайнем последовательном выражении является только кари­катурой буддизма.

[5] Имеется в виду русско-турецкая война. С нею связывались надежды славяно­фильского лагеря (к которому в те годы тяготел Соловьев) на освобождение балканских славян.