Евгений Шварц «Повесть о молодых супругах»

Сказочник и добрый волшебник Евгений Шварц

Евгений Львович Шварц (1896 – 1958)

Ещё при жизни сказочника назвали одним из лучших драматургов века, а после смерти имя его стало символом детства, добра и любви. Им написаны с детства всеми любимые «Сказка о потерянном времени», «Два клёна», фильмы-сказки «Золушка» и «Марья-искусница», «Снежная королева», «Обыкновенное чудо»… Его пьесы и фильмы давно разошлись на цитаты: «Я не волшебник, я только учусь», «Детей надо баловать — тогда из них вырастают настоящие разбойники», «Связи связями, но надо же и совесть иметь», «Какое сказочное свинство!». Мы вырастаем на его сказках и пьесах, но что нам известно об авторе? А ведь в его жизни до сих пор многое не прозрачно и загадочно… Шварц при жизни почти не имел врагов, не был репрессирован, зато имел славу, успех у женщин, детей, автомобиль, прекрасную квартиру в Ленинграде, пусть и убогую, но собственную дачу в Комарово, деньги на счёте, не имел долгов и умер в своей постели! Всё это можно считать настоящим советским «обыкновенным чудом», случившимся с необыкновенным и не очень советским писателем и человеком во времена совсем не сказочные, переполненные какой-то небывалой жестокостью, почти сказочной глупостью и бесчеловечностью.

Меня Господь благословил идти,
Брести велел, не думая о цели.
Он петь меня благословил в пути,
Чтоб спутники мои повеселели.
Иду, бреду, но не гляжу вокруг,
Чтоб не нарушить божье повеленье,
Чтоб не завыть по-волчьи вместо пенья,
>Чтоб сердца стук не замер в страхе вдруг.
Я человек. А даже соловей,
Зажмурившись, поёт в глуши своей.
Евгений Шварц

Е. Л. Шварц. 1899. Екатеринодар

Евгений Шварц родился 21 октября 1896 года в Казани в семье врача. Его отец, Лев Борисович Шварц (1874–1940), был родом из Екатеринодара. За излишнее увлечение революционными идеями вместе со своей женой, Марией Федоровной Шелковой (1875–1942), курсисткой акушерских курсов родом из Рязани, был сослан из холодной Казани, в которой он учился, и где родился Женя, в тёплый город Майкоп. Темпераментный красавец Лев Шварц играл на скрипке, пел, занимался чем-то подпольно-политическим, но главное — играл в любительском театре. «Отец был сильный и простой. Участвовал в любительских спектаклях. Играл на скрипке. Пел. И расхаживал по дому в римской тоге. Рослый, стройный, красивый человек, он нравился женщинам и любил бывать на людях. Мать была много талантливей и по-русски сложная и замкнутая…» Все современники, а позже и сам Евгений Львович в один голос утверждали, что на любительской сцене она была ещё талантливее отца — по-настоящему одаренная самобытная актриса.

Казань была для Шварца только тем, что рассказывали о городе родители, то есть, сказкой с мечетями и церквами, базарами и широким трактом. Самой Казани Шварцу так и не удалось увидеть, родителей постоянно переводили из одной больницы в другую, и детство Евгения было полно самых разных впечатлений. Дмитров, где мальчик только научился ходить и самостоятельно кушать, сменился на Армавир. Раннее детство Евгения Шварца прошло в переездах: в дневниках он вспоминает Екатеринодар, Дмитров, Ахтыри, Рязань… «Это были <…> разновременные наезды в родной город отца в промежутки между разными его службами до Майкопа».

Семья. 1906 г, Майкоп. Справа от Е. Л. Шварца – его брат Валентин

С раннего детства Женя признавал только те выдуманные истории, которые имели счастливый финал. Наотрез отказывался дочитывать книжку, заподозрив, что она может кончиться грустно. Впервые слушая про Дюймовочку, он с ужасным криком заткнул себе уши и не дал маме дочитать, потому что слишком боялся плохого конца. Мама пользовалась этим в педагогических целях: едва Женя садился за еду, она начинала импровизировать сказку. И к середине тарелки герои непременно оказывались на утлом суденышке в бушующем море.

А дальше будущему сказочнику предъявлялся ультиматум: «Доедай всё до конца! Если хоть что-нибудь останется на твоей тарелке, они там все на судне утопнут в море!» И несчастный Женя подчищал свою тарелку до полного сияния, только чтобы все у всех и всегда кончалось хорошо. Уже в детстве он умел видеть жизнь как череду забавных или грустных историй. Согласно многим источникам, характер у мальчика был сложный.

В нём странным образом сочетались открытость и ранимость, скрытность и болезненная обидчивость. В три года научился читать, ещё раньше – мечтать, и, обладая развитым воображением, выдумывал различные истории, иногда пугая самого себя до полусмерти. Однажды мама спросила пятилетнего Женю, кем он станет, когда вырастет? «Я от застенчивости лёг на ковёр, повалялся у маминых ног и ответил полушёпотом: «Романистом». В смятении своём я забыл, что существует более простое слово – «писатель». Но я не сомневался, что буду писателем»… Женя вырос ярким, веселым и начитанным мальчиком.

Е. Л. Шварц 1911 г. Майкоп

В Майкопе, о котором Евгений Шварц всю жизнь вспоминал с любовью, прошли детство и юность писателя. Именно «майкопская» юность привнесла в произведения Шварца какую-то неуловимую ностальгию по неизведанному. Именно здесь, на Кавказе, имеющем самобытную культуру с массой легенд, сказаний и флером Востока, он учился создавать собственные истории. Евгений, крещёный, как и его родители, в православие, считал себя русским. Когда началась первая мировая война, как истинно русский патриот, тайком от родителей подал документы, чтобы поступить в военное училище. И вот в 1914 году вдруг «выяснилось, что я православный, рождённый русской женщиной, стало быть, по всем документам – русский, в военное училище поступить могу только с Высочайшего разрешения, так как отец у меня – еврей». Для Высочайшего разрешения несовершеннолетнему юноше требовалось согласие родителей, а согласия они не дали.

Евгений окончил реальное училище, потом решил поступить в главный Университет страны. Москва манила его своими перспективами, к тому же постоянные переезды, а точнее ссылки отца, делали юношу все более чувствительным к несправедливости. В юности Шварц решил, что должен стать юристом. В 1914 году поступил на юридический факультет Московского народного университета имени А. Л. Шанявского, но проучившись там два года, решительно отказался от профессии юриста. «В девятьсот пятнадцатом году на юридическом факультете московского университета я сдавал профессору такому-то римское право. Я сдавал его очень старательно и упорно, но, увы, как я ни бился, юрист из меня не получался. И на другое утро в Майкоп, где проживали тогда мои родители, полетела гордая и печальная телеграмма: «Римское право умирает, но не сдаётся!»…» Так Шварц пополнил список сказочников – неудавшихся юристов: Шарль Перро, братья Гримм и Эрнст Теодор Амадей Гофман.

Почти по дням свою жизнь он описал в дневниках-мемуарах, но существует загадочный пробел в пять лет. Лишь одно пишет он об этом периоде: «Мне не хочется рассказывать о тех годах, куда меня несло, туда я и плыл, пока несчастья не привели меня в себя». Только через столетие выяснились обстоятельства, которые Евгений Шварц тщательно скрывал всю свою жизнь. Весной 1917 года Шварц был призван в армию. В апреле 1917 находился в запасном батальоне в Царицыне, откуда его должны были перевести в числе других студентов в военное училище в Москву. С августа 1917 года юнкер в Москве. В 1917 году Шварц переезжает в Ростов-на-Дону, там его застаёт революция, а вслед за ней – гражданская война, которая именно в этих краях как раз и начиналась. Поступил в Добровольческую армию, участвовал в «Ледяном походе» Корнилова. При взятии Екатеринодара получил контузию, последствиями которой, тремором рук, мучился всю оставшуюся жизнь. Казачество не поднялось, штурм Екатеринодара провалился, Корнилов погиб, Шварц вернулся домой. Как он воевал, не брал ли пленных и что там случилось с его зубами, не узнает никто и никогда. Неизвестно даже, ушел ли он добровольцем или был призван насильно. Но даже не это главное. Как сумел Шварц скрыть этот факт своей биографии, сочинив взамен историю с продотрядом?! В годы, когда и намека на классово чуждых предков в седьмом колене хватало, чтобы сгинуть безвозвратно, Евгений Шварц служил в детском отделе Госиздата. И ведь не сидел в тени — печатался, ставился, выступал, был на виду и слуху. Как не увидел никто? Не вспомнил? Не донес?

Е Л. Шварц с родителями М. Ф. и Л. Б. и братом В. Л. Шварцами. 1917 г

После поступил в университет в Ростове-на-Дону, где начал работать в «Театральной мастерской». В рецензиях на спектакли «Театральной мастерской» критики отмечали его выдающиеся пластические и голосовые данные. Шварцу прочили блестящее актёрское будущее как неординарному актёру. Женя, как звали его товарищи, в эти годы был остер, наблюдателен, худ до крайности и держался в «Мастерской» на «характерных» ролях. В великие актеры он не стремился, зато обожал развлекать друзей и коллег комическими «номерами». Вспоминают, как он «показывал собачий суд» – лаял, тявкал и скулил на разные голоса, изображая судью и свидетелей, прокурора и адвоката, секретаря и подсудимого. Он играл в пьесе Велемира Хлебникова с многозначительным названием «Ошибка смерти», играл скромную роль кого-то из гостей, зато один раз в присутствии самого автора. В трагедии Пушкина, «Моцарт и Сальери» Шварц старался по мере слабых сил изобразить из себя Сальери.

В местном театре он познакомился со своей первой женой и в 1920 году решил жениться. Николай Чуковский вспоминал: «Первая жена его была актриса Гаянэ Халаджиева, по сцене Холодова, в просторечии – Ганя, маленькая женщина, шумная, экспансивная, очень славная. Она долго противилась ухаживаниям Шварца, долго не соглашалась выйти за него. Однажды, в конце ноября, поздно вечером, шли они в Ростове по берегу Дона, и он уверял её, что по первому слову выполнит любое её желание.

– А если я скажу: прыгни в Дон? – спросила она.

Он немедленно перескочил через парапет и прыгнул с набережной в Дон, как был – в пальто, в шапке, в калошах. Она подняла крик, и его вытащили. Этот прыжок убедил её – она вышла за него замуж». Очень традиционная семья Гаянэ потребовала, чтобы будущий родственник непременно вошел в лоно армянской, грегорианской церкви. После чего в паспорте его довольно долгое время значилось: «Шварц Евгений Львович, армянин». «Увы, – вспоминал потом Евгений Львович, – наш брак оказался неудачен, потому, наверное, что совершился не на небесах, а в воде ледяного Дона».

В октябре 1921 года вместе с актёрами ростовской Театральной мастерской Евгений Шварц со своей молодой женой приехал в Петроград на гастроли. Театральная общественность Петрограда и пресса приветливо приняли молодой театр. Но театр сборов не делал и скоро прогорел. Шварцы остались в Петрограде, работали в театре на Бородинке. Меньше чем через год не было в Питере литературного общества или кружка, в котором не знали бы Женю Шварца и не ждали бы его с распростертыми объятиями. Высокий, статный, светлоглазый красавец-блондин с классическим римским профилем, которого совсем уж невероятным образом не портило даже отсутствие двух передних зубов. Наоборот, добавляло ему не то ребячливого озорства, не то сурового мужества. Он грузил уголь в порту, работал продавцом в книжном магазине на Литейном.

Шварц был известен во всех литературных обществах и тусовках Петрограда-Ленинграда как замечательный «устный писатель», блистательный рассказчик-импровизатор. Он изумительно каламбурил, сыпал шутками, над которыми надрывали животы самые записные остряки из числа питерских литераторов (в их числе и Зощенко, и Хармс!), но умудрялся никого не обидеть. Даже когда высказывал на обсуждениях после читки свое мнение о только что прозвучавших стихах или прозе. Обычно в столь же уморительно-смешной форме, но при этом еще и глубоко и точно. Если затевался диспут, ни у кого не возникало вопроса, кто будет ведущим. А если уж зрело застолье, то никому и в голову не приходило задуматься, кого назначить тамадой.

Двадцати пяти лет от роду Евгений Шварц решительно покорил весь литературный Петроград. Он даже угодил в этом качестве в персонажи появившейся в 1931 году повести писательницы Ольги Форш «Сумасшедший корабль» под именем Геня Чорн: Это был «…импровизатор-конферансье, обладавший даром легендарного Крысолова, который, как известно, возымел такую власть над ребятами, что, дудя на легкой дудочке, вывел весь их мелкий народ из немецкого города заодно с крысами. Сейчас он вознес римский свой профиль над сценой…».

Шварц стал часто бывать у Николая Чуковского, и Корней Чуковский взял его к себе в секретари. Он подружился с «Серапионовыми братьями» и обэриутами. Ему разрешалось присутствовать на их еженедельных собраниях, а это была честь, которой удостаивались немногие. Из серапионов особенно подружился с Зощенко и Слонимским. Весной 1923 года Шварц решил побывать у родителей на Донбассе и предложил своему другу М. Слонимскому ехать с ним. Шварц работал фельетонистом в провинциальной газете «Всесоюзная кочегарка» (тогда выходила в г. Артёмовск Донецкой обл.), где судьба его свела с Николаем Олейниковым, ставшим впоследствии близким другом и соавтором. Там в 1923 году, по инициативе Михаила Слонимского, Евгений с Николаем выпустили первый номер журнала «Забой» (ныне «Донбасс»). Когда выход нового журнала наладился, и состав сотрудников определился, Шварц вернулся в Петроград.

С 1924 года Шварц жил в Ленинграде. В 1925-м стал секретарем журнала «Ленинград». Работал в детской редакции Госиздата под руководством Самуила Маршака. Одной из главных его обязанностей была помощь дебютантам, многие из которых вспоминали о том, что Шварц отличался редкой способностью развивать и дополнять чужие замыслы. Детская редакция Госиздата могла гордиться невероятной интуицией Шварца на талантливых новичков. Именно с рекомендации Евгения Львовича начали свой творческий путь многие детские писатели. В эти годы Шварц был близок к группе ОБЭРИУ. Николай Чуковский: «В конце двадцатых годов в Ленинграде образовалось новое литературное объединение – обэриуты. Не помню, как расшифровывалось это составное слово. О – это, вероятно, общество, ре – это, вероятно, реалистическое, но что означали остальные составляющие – сейчас установить не могу. Обэриутами стали Хармс, Александр Введенский, Олейников, Николай Заболоцкий, Леонид Савельев и некоторые другие. Не знаю, вступил ли в обэриуты Шварц, – может быть, и не вступил. Насмешливость мешала ему уверовать в какое-нибудь одно литературное знамя. Но, конечно, он был с обэриутами очень близок, чему способствовала его старая дружба с Олейниковым и новая, очень прочная дружба с Заболоцким, – дружба, сохранившаяся до конца жизни». Как и многие обэриуты, он писал детские рассказы и стихи для журналов «Чиж» и «Ёж». Николай Чуковский: «При Детском отделе издавались два журнала – «Чиж» и «Ёж». «Чиж» – для совсем маленьких, «Ёж» – для детей постарше. Конечно, Маршак, руководивший всем Детским отделом, руководил и этими журналами. Однако до журналов у него руки не всегда доходили, и настоящими хозяевами «Чижа» и «Ежа» оказались Шварц и Олейников. Никогда в России, ни до, ни после, не было таких искренне веселых, истинно литературных, детски озорных детских журналов. Особенно хорош был «Чиж», – каждый номер его блистал превосходными картинками, уморительными рассказами, отточенными, неожиданными, блистательными стихами».

Писательская биография великого сказочника складывалась без сказочной лёгкости. Печататься Шварц начал в провинциальной прессе. Впервые обзавёлся псевдонимом, стал называться Щуром. (Щур – это древнеславянское обозначение домового и некоей певчей птицы). Под этой фамилией в журнале «Воробей» в 1924 году появился «Рассказ Старой Балалайки». «Балалайку» заметил Маршак и похвалил Мандельштам. На следующий год у Шварца вышло сразу несколько детских книжек «Воробей», «Война Петрушки и Стёпки-растрёпки», «Лагерь» и «Шарики», а, кроме того, и первая книжка детских стихов «Рассказ старой скрипки».

Первая семейная лодка Шварца разбилась о быт, а также о разность характеров. У них уже подрастала дочка Наташа, Шварц перестал разгружать уголь, потому что начал писать и печататься, а Гаянэ приняли в труппу БДТ, и вся их питерская жизнь налаживалась на глазах. На каком-то очередном литературном сборище Вениамин Каверин, познакомил его со своим братом Александром, композитором, приобретшим широкую известность под псевдонимом Ручьёв. Шварц с первого взгляда влюбился в его красавицу-жену Екатерину Ивановну. Тяжелые золотые косы вокруг гордой головы, холодные глаза, небрежное «очень приятно». Через пять минут общения она хохотала. Но для того, чтобы соединиться, обоим пришлось сломать то, что у них сложилось до встречи. Евгению Львовичу это было особенно трудно, так как он оставил жену и дочку. Через полгода Шварц ушёл из собственной семьи. После объяснения с первой женой Гаянэ, для которой его уход году был полнейшей неожиданностью, у него началась нервная болезнь, выражавшаяся в непрерывной и усиливающейся с годами тряске рук. Шварц позже напишет в своих дневниках: «…в лето 29 года, переменившее всю мою жизнь …жил я напряжено и несчастливо и так счастливо… В те дни я, уклончивый и ленивый и боящийся боли, пошел против себя самого силою любви. Я сломал старую свою жизнь и начал новую. И в ясности особенной, и как одержимый, как в бреду. Всё это было так не похоже на меня, что я всё время думал, что умру. И в самом деле старая жизнь моя осенью умерла окончательно – я переехал к Катюше… Да и в самом деле я старый, прежний умирал, чтобы медленно–медленно начать жить. До тех лет я не жил».

В 1929 году Шварц написал свою первую пьесу «Ундервуд», её поставили в ТЮЗе. Сюжет её был прост – студент Нырков получил для срочной работы на дому пишущую машинку «Ундервуд», жулики решили её украсть, а пионерка Маруся помешала им. Комедию поставили в Театре юного зрителя, и тотчас разразился скандал. Специалисты по воспитанию детей, так называемые педологи, возмутились тем, что на сцену «потихоньку протащили сказку», безусловно вредную для подрастающего поколения. Ведь спекулянтка Варварка оказалась бабой-ягой, и в подручных у нее нечистая сила, – разве можно показывать это советским детям? На защиту «Ундервуда» встали театральные критики и комсомольская газета «Смена», спектакль оставили в репертуаре, однако околотеатральные «деятели» насторожились. Поэтому в пьесе «Клад», поставленной в 1933 году, Шварц прячет фантастику поглубже в подтекст, а на первый план выводит «новую, советскую действительность»: герои находят в горах Кавказа медный рудник, имеющий огромную ценность для народного хозяйства, а заодно спасают девочку, помогают взрослым осознать их ошибки, разоблачают суеверия…

В 1934 году режиссер Н.Акимов уговорил драматурга попробовать свои силы в комедийной драматургии для взрослых. В результате появилась пьеса «Похождения Гогенштауфена» – сатирическое произведение со сказочными элементами. Действие пьесы происходило в самом обыкновенном советском учреждении, где служат обыкновенные «реалистические» люди. Мелкий служащий награждается комически-несообразной «средневековой» фамилией, чиновница-бюрократка Упырёва оказывается злой колдуньей, а уборщица Кофейкина – доброй волшебницей.

Вся первая половина тридцатых годов ушла у него на поиски жанра, который дал бы ему возможность свободно выражать свои мысли, свое понимание мира. Николай Чуковский: «Евгений Львович был писатель, очень поздно «себя нашедший». Первые десять лет его жизни в литературе заполнены проблемами, попытками, мечтами, домашними стишками, редакционной работой. О том, что путь этот лежит через театр, он долго не догадывался. Он шёл ощупью, он искал, почти не пытаясь печататься. Искал он упорно и нервно, скрывая от всех свои поиски. У него была отличная защита своей внутренней жизни от посторонних взглядов – юмор. От всего, по-настоящему его волнующего, он всегда отшучивался. Он казался бодрым шутником, вполне довольным своей долей. А между тем у него была одна мечта – высказать себя в литературе. Ему хотелось передать людям свою радость, свою боль. Он не представлял себе своей жизни вне литературы». В 1934 году Евгений Львович Шварц вошёл в Союз писателей СССР.

Первой его настоящей сказкой для сцены была «Красная Шапочка». Сделал он её талантливо, мило, но очень робко. На премьере «Красной Шапочки», которая состоялась в ленинградском ТЮЗе в 1937 году, всем показалось, что это какая-то «не такая» детская сказка. Прямо в первом действии Красная Шапочка почему-то говорила: «Я волка не боюсь… Я ничего не боюсь». А когда через два года все увидели «Снежную королеву», стало ясно, что все эти смешные вороны и маленькие разбойницы какие-то уж очень умные. С 1934 года в столе у Шварца лежал «Голый король», который в сюжете своем «перепутывает» три знаменитых андерсеновских сказки. Великий Акимов попросил автора дать Театру Комедии пьесу на современную тему. Шварц увлекся объединением сказочных мотивов, получилась пьеса «Принцесса и свинопас». Вместо обычной нормальной советской пьесы Шварц создал как бы сказку – в меру наивную и добрую, но при этом – столь изощрённо остроумную, печальную и глубокую, что её тотчас после блистательной премьеры в 1934 году пришлось запретить. Только тридцать лет спустя пьесу под новым названием «Голый король» увидели зрители московского театра «Современник». Запоздалый успех доказал прочность и жизнеспособность этой пьесы.

Е. Л. Шварц на репетиции спектакля «Тень» в Ленинградском театре комедии

Надзор за писателем и его творчеством оставался по-прежнему строгим. Следующая пьеса «Тень», написанная, как и некоторые другие пьесы Шварца, по мотивам сказок Андерсена, не получила той известности, как предыдущие произведения Шварца. «Тень», поставленная Николаем Акимовым в Театре комедии в 1940-м, несколько месяцев собирала аншлаги, прежде чем спохватилась цензура. Пьеса была снята с показа, кто-то из цензоров увидел в ней некий политический сарказм на советскую власть. В сказке, как будто списанной с действительности 30 – 40-х годов, от ученого отворачиваются друзья, его предает невеста, но он не желает унижаться перед своей тенью, и за это его казнят. По счастью, ученого воскресили, и он вместе с преданной Аннунциатой покинул эту страну.

Незадолго до Великой Отечественной войны Шварц написал пьесы «Брат и сестра» о спасении детей со льдины и «Наше гостеприимство» о бдительности советских людей накануне войны. Начало войны застало Евгения Львовича на посту комментатора ленинградского радиоцентра. Он первым среди ленинградских литераторов откликнулся пером на фашистское нашествие: уже в конце июня или в начале июля 1941 года работал в соавторстве с М.М.Зощенко над сатирической пьесой-памфлетом «Под липами Берлина», поставленной в Ленинградском театре Комедии в 1941 году. Негодный к строевой, он все равно собрался на фронт, уверяя, что «в армии не только стреляют из винтовки». Шварц попытался записаться в народное ополчение, но его забраковали на медосмотре.

Осенние и зимние месяцы 1941 года он оставался в блокадном Ленинграде, пока ему не стало совсем плохо. В блокадную зиму 1941-го он говорил писательнице Вере Кетлинской: «У нас с вами есть одно преимущество – видеть людей в такой ситуации, когда выворачивается наизнанку вся их суть». Спустя год он напишет в дневнике: «Бог поставил меня свидетелем многих бед. Видел я, как люди переставали быть людьми от страха… Видел, как ложь убила правду везде, даже в глубине человеческих душ». Евгений Шварц пережил наиболее тяжёлые месяцы ленинградской блокады. За годы войны он создал несколько лирических пьес: «Одна ночь» в 1942 году – о защитниках блокадного Ленинграда, «Далёкий край» в 1942 году – об эвакуированных детях. Позже он считал лучшим своим сочинением драму «Одна ночь» – о том, как переживали блокаду самые обычные, простые ленинградцы. При жизни Шварца она так и не была поставлена из-за того, что в ней якобы не хватало «героического начала». Это трагическая и светлая пьеса о том, как мать прорывается в Ленинград сквозь кольцо блокады, чтобы спасти умирающую от голода дочь, не понравилась театральным цензорам. Евгений Шварц награждён медалями «За оборону Ленинграда» и «За доблестный труд в Великой Отечественной войне».

Режиссер Акимов уговорил друга выехать из осажденного города в эвакуацию. Шварц оказался в Кирове, а Театр комедии на пяти самолетах «Дуглас» переместился на Урал, затем на Кавказ, потом в столицу Таджикистана Сталинабад (Душанбе). Едва устроившись на новом месте, Акимов разыскал Шварца и вытребовал его в Душанбе на вакантную должность заведующего литературной частью театра.

«Конечно, пост завлита не очень ему подходил, особенно в полной изоляции от драматургов, разбросанных по всей стране этим летом 1943 года, но в штатном расписании театра не было должности «души театра», на которую он по существу должен был бы быть зачисленным», – писал знаменитый режиссер. Фактически завлит исполнял обязанности заместителя директора. Отъезжая в Москву по делам, Акимов оставлял труппу на попечение Евгения Львовича. Конечно, руководящий работник из Шварца был так себе, но и артисты, и прочие сотрудники театра уважали и любили его, поэтому старались «крепить дисциплину».

Он старался легко относиться к трудностям. Легкомыслие помогало ему всегда. Когда в кировской эвакуации он первым делом выменял все свои вещи на еду – масло, мёд и свинину, – эту еду в ту же ночь украли из кухни, где Шварцы держали её за отсутствием холодильника. Жена Шварца, Катерина Ивановна, сочла это катастрофой и впала в отчаяние. Шварц, казалось, словно и не заметил ничего: «Живы, это главное». Шварцу были свойственны совсем уж загадочные приступы безразличия. Самый яркий пришелся на 1943 год. Пережившие несколько месяцев блокады, эвакуированные из Ленинграда и едва-едва пришедшие в себя, Шварц с женой сидели без копейки. И в этот самый момент пришло письмо. Центральный детский театр предлагал Шварцу очень выгодный договор. От Евгения Львовича требовалось одно — отправить ответ со словом «да». Он порадовался письму. Потом пожалел, что денег придется ждать еще долго: пока дойдет его ответ, да пока заключат договор. На этом основании не ответил в тот же день. На следующий день как-то не дошли руки. На третий день он о письме забыл. Нашел его под ворохом бумаг дней через десять и только что не убил себя от гнева и стыда. Договор так и остался незаключенным.

Здесь, в Душанбе, в 1943 г. Шварц дописал «Дракона». Все прекрасно понимали, что это «про фашизм», Главрепертком принял пьесу без единой поправки, театр приступил к репетициям. Однако в 1944 году бдительные чиновники запретили постановку. Спектакль был снят с репертуара сразу после премьеры в Ленинградском театре комедии. Пьесу отчаянно защищали Акимов, Погодин, Образцов, Эренбург. Доказывая инстанциям, что дракон — это фашизм, а бургомистр — Америка, мечтающая его победить руками Ланцелота — СССР и присвоить все лавры себе. Инстанции кивали, но требовали серьезной переделки. Разумеется, Шварц ничего не переделал. Но за ним же никто и не пришел! Содержание пьесы не сводилось к победе доброго рыцаря Ланцелота над злым правителем Драконом. Могущество Дракона было основано на том, что он сумел «вывихнуть людские души», поэтому сразу после его смерти началась борьба за власть между его приспешниками, а народ по-прежнему довольствовался своим убогим существованием.

Николай Чуковский: «Его пьесы начинаются с блистательной демонстрации зла и глупости во всем их позоре и кончаются торжеством добра, ума и любви. И хотя пьесы его – сказки, и действие их происходит в выдуманных королевствах, зло и добро в них – не отвлеченные, не абстрактные понятия. В 1943 году он написал сказку «Дракон» – на мой взгляд, лучшую пьесу свою. Потрясающую конкретность и реалистичность придают ей замечательно точно написанные образы персонажей, только благодаря которым и могли существовать диктатуры, – трусов, стяжателей, обывателей, подлецов и карьеристов. Разумеется, как все сказки на свете, «Дракон» Шварца кончается победой добра и справедливости».

Читатель и зритель Шварца запомнит — нельзя поддаваться драконам. И еще: противостоять Злу трудно, но отступать перед ним — подло. Труднее же всего бороться с драконом в человеческой душе, со Злом, которое в нас самих. Пьеса оставалась под запретом до 1962 года.

В последнее время Шварца всё чаще называют Ланцелотом. Но ни характером, ни поступками своими Шварц не походил на своего героя. Настоящий Шварц знал и неуверенность в собственных силах, и страх. Это сейчас пьеса «Дракон» воспринимается как сатира на Сталина, на тоталитарный строй. На самом же деле смеяться над Сталиным Шварц никогда не решился бы. Это обстоятельство, возможно, и позволило ему создать гениальную пьесу не про Сталина, а про человеческую натуру, в которой заложено нечто такое, что делает возможным существование тоталитаризма.

В сказке Ланцелот в открытом бою спасает и свою возлюбленную, и весь город. А что мог сделать Евгений Шварц? Сжав зубы, он молчал, когда в пасти Дракона исчезли один за другим его ближайшие друзья – Николай Олейников, Николай Заболоцкий, Даниил Хармс. Кошмар 30-х годов воспринимался им как нечто мистическое, похожее на козни Дракона. Но он никогда не называл зло добром, не учил ни классовой, ни какой-нибудь другой ненависти. В расстрельные тридцатые и сороковые Евгений Львович не боялся открыто дружить с академиком Владимиром Ивановичем Смирновым, знаменитым математиком, ездившим каждую субботу из Комарова в Никольский Морской собор к всенощной; с большим почтением отзывался об архиепископе Крымском и Симферопольском Луке (Войно-Ясенецком), ныне прославленном в лике святителей.

Для театра кукол Шварц написал пьесу «Сказка о потерянном времени», поставленную в 1940 году. Потом были «Сказка о храбром солдате», поставленная в 1946 году и «Сто друзей», поставленная в 1948 году. По его сценариям были сняты фильмы «Золушка» в 1947 году, «Первоклассница» в 1948 году и другие фильмы. В них все было авторское – от написания до постановки, поэтому драматург Евгений Шварц даже более известен, чем писатель или актёр. После войны общественное положение драматурга было нелёгким. Об этом свидетельствовала его «Автобиография», написанная в 1949 году и изданная в 1982 году в Париже.

В 1944 году Евгений Львович Шварц начинает работу над самым личным произведением, сочинение которого заняло десять лет. Пьеса постоянно переиначивалась и переименовывалась; сохранились варианты названия: «Медведь», «Веселый волшебник», «Послушный волшебник», «Безумный бородач», «Непослушный волшебник»… В конце концов, придумался изящный оксюморон – «Обыкновенное чудо». Итак, один волшебник женился, остепенился и занялся хозяйством. Но как ты волшебника ни корми, — его всё тянет к чудесам, превращениям, приключениям. В этой сказке под масками Волшебника и его жены впервые неприкрыто проглянули автобиографические черты, что подтверждалось и характером Волшебника, и посвящением пьесы Екатерине Ивановне Шварц.

В Волшебнике узнается он сам, в жене волшебника – Катя. В «Обыкновенном чуде» ярко видна ностальгия по молодости, всё подчинено любви вечной и конечности жизненного пути. Мораль проста и прекрасна: великие, сильные и чистые чувства творят чудеса. Премьера спектакля в Театре-студии киноактера состоялась в 1956 году, лишь за два года до смерти Шварца. Он успел увидеть огромный успех собственной сказки.

«Обыкновенное чудо» он посвятил своей второй жене. Он прожил с ней тридцать лет, постоянно терзаясь сомнениями, любит ли она его. В 1937 году эти сомнения достигли небывалой остроты – он постоянно подозревал жену в изменах. Тем не менее, Екатерина Ивановна любила Шварца всю жизнь, и опасения его были напрасны. Она покончила с собой через два года после его смерти. Именно к ней были обращены его последние слова: «Катя, спаси меня». Он был уверен, что она может спасти его от чего угодно, – и не без основания: внутренней силе и цельности этой женщины мог позавидовать иной мужчина. После ареста Заболоцкого в 1938 году именно Екатерина Ивановна спасла другую Катю, жену Николая Алексеевича, и его детей. Весь послевоенный быт Шварца – часто скудный – держался на ней же. В пятьдесят лет он уже с трудом мог поднести вилку ко рту. Врачи ничего не могли с этим сделать. Она любила его не за пьесы – и это он, как ни странно, ценил особенно.

В его пьесах усилились лирический элемент, внимание к психологическим и бытовым подробностям жизни современного человека. Это особенно проявилось в последнем большом произведении Шварца – «Повести о молодых супругах» в 1958 году, Она о настоящей любви. Обычно романтические сюжеты заканчиваются примерно так: «И, наконец, они встретились и поженились. Ура!». Шварц заглянул дальше брачной церемонии и затронул «проблему сосуществования». Иначе говоря: «А знаете ли, что брак – не только белое платье и праздничный стол, а каждодневное преодоление «своего плохого» ради «хорошего общего»?».

Сказочных пьес у Шварца было немного, но славу ему принесли именно они. Николай Павлович Акимов, руководитель знаменитого Ленинградского театра комедии и неустанный постановщик Шварца написал так: «…нашелся все-таки волшебник, который, сохранив власть над детьми, сумел покорить и взрослых, вернул нам, бывшим детям, магическое очарование простых сказочных героев — злых драконов и говорящих котов. Волшебник, ковер-самолет которого по вечерам поднимает сразу тысячу взрослых серьезных людей и мигом уносит их за тридевять земель в утерянный, казалось, мир — в мир сказки… На наше счастье, он оказался не просто волшебником, а добрым и умным волшебником, и, проделав путешествие в его сказочный мир, мы всегда возвращаемся, поняв что-то, чего не понимали, подумав о многом таком, о чем всегда не хватало времени подумать, и немного более склонные к хорошим поступкам, чем обычно». Пожалуй, о сказочной драматургии Евгения Львовича Шварца лучше не скажешь.

Представить себе его полное собрание сочинений невозможно. Пьесы-сказки Шварца, конечно, знают все. Но они разве что сотая часть. «Пишу все, кроме стихов и доносов», — говорил Чехов, любимый писатель Шварца. Шварц сделал исключение только для доносов. И умудрялся никогда не халтурить, радуясь удачной подписи под картинкой не меньше, чем гениальным афоризмам в «Драконе» или «Обыкновенном чуде».

Он писал стихи, и очень хорошие, сочинял фельетоны, рассказики, сказки, смешные подписи под смешными картинками для замечательных детских журналов «Чиж» и «Ёж», сатирические обозрения для Аркадия Райкина и кукольные пьесы для Сергея Образцова, сценарии для детского классика Роу и взрослого классика Козинцева, либретто для балетов и репризы для цирка, писал мемуары, стесняясь самого этого слова и называя их «сокращенным» словечком «ме». После смерти писателя обнаружился огромный том замечательных, беспощадных, точных и пронзительных воспоминаний и мемуаров. А какие письма он писал своей второй жене, Екатерине Ивановне, и друзьям!

Шварц никогда не считал себя великим писателем. Мысль о том, что его письма хоть когда-нибудь будут опубликованы, не приходила ему в голову. Но если вы прочитаете письма Шварца, то увидите, что по своим чисто художественным достоинствам они совсем не уступают эпистолярному наследию даже такого мастера этого жанра, как Чехов. «Мрачные мысли запрещены. Запрещены навсегда и на всю жизнь». Это что? Реплика из пьесы? Нет, это строка из сугубо частного письма к жене.

Долгое время Шварц считал, что как писатель он не состоялся, даже писателем никогда себя не называл. Он стеснялся. Он был уверен: «Вслух можно сказать: я член Союза писателей, потому что это есть факт, удостоверяемый членским билетом, подписью и печатью. А писатель — слишком высокое слово...».

В пятьдесят лет он уверял друзей, что только ещё созревает для настоящей литературы. В ответ на похвалы его юмору и стилю признавался, что писать пока учится, и ради выработки стиля заполнял своими огромными дрожащими буквами по странице толстой конторской книги ежедневно. Вписывал он туда главным образом воспоминания, занимающие ровно половину его четырехтомника, и литературные портреты, объединенные позже в цикл «Телефонная книжка». Цель ведения «Телефонной книжки» Шварц определил в ней же самой: «Я пишу о живых людях, которых рассматриваю по мере сил подробно и точно, словно явление природы. Мне страшно с недавних пор, что люди сложнейшего времени, под его давлением принимавшие или не принимавшие сложнейшие формы, менявшиеся незаметно для себя или упорно не замечавшие перемен вокруг – исчезнут… Мне кажется, что любое живое лицо – это историческое лицо… Вот я и пишу, называя имена и фамилии исторических лиц». Дневниковые записи, которые Шварц вел в 1955–1956-х годах, стали основой его «Телефонной книжки» – уникальной формы мемуаров, изобретенной им самим. Телефонная книжка, полностью опубликованная в 1997 году – это миниатюрные портреты современников, с которыми сводила Шварца творческая судьба, а также меткие характеристики всевозможных советских учреждений – творческих союзов, издательств, театров, вокзалов и прочего. Серьезнее этой книги, занимающей более семисот страниц, трудно что-нибудь представить.

Илья Эренбург охарактеризовал Шварца как «чудесного писателя, нежного к человеку и злого ко всему, что мешает ему жить». Вениамин Каверин называл его «личностью исключительной по иронии, уму, доброте и благородству». Леонид Пантелеев вспоминал: «Я вдруг увидел Шварца вплотную, заглянул ему поглубже в глаза и понял, что он не просто милый, обаятельный человек, не просто добрый малый, а что он человек огромного таланта, человек думающий и страдающий… Был ли он добрым? Да, несомненно, он был человек очень добрый. Но добряком (толстым добряком), каким он мог показаться не очень внимательному наблюдателю, Евгений Львович никогда не был. Он умел сердиться (хотя умел и сдерживать себя). Умел невзлюбить и даже возненавидеть подлеца, нехорошего человека и просто человека, обидевшего его (хотя умел, когда нужно, заставить себя и простить обиду)».

Евгений Львович всю жизнь был окружен друзьями и приятелями, которых притягивал к себе подобно магниту. Многие вспоминали о том, с какой добротой Шварц относился к людям.

В 1920-х подбирал беспризорников и с помощью Маршака устраивал в детские дома. Когда был репрессирован Заболоцкий, Шварц, сам постоянно нуждавшийся в деньгах, поддерживал материально жену поэта и двоих его детей. С 1946-го помогал попавшему в опалу Михаилу Зощенко, от которого тогда отвернулись многие. В 1950 году, в разгар «борьбы с формализмом и космополитизмом», из Ленинградского университета выгнали литературоведа, профессора Бориса Эйхенбаума, и Шварц вместе с писателем Михаилом Козаковым (отцом артиста и режиссера Михаила Козакова), драматургом Израилем Меттером (автором сценария фильма «Ко мне, Мухтар!») и актером Игорем Горбачевым приносили безработному ученому сумки с продуктами. Он старался помочь всем, кто в этом нуждался.

Пьесы его широко шли, пользовались успехом, но богатства он не нажил, да и не стремился к нему… Но больше всего уходило на помощь тем, кто в этом нуждался. Если денег не было, а человек просил, Евгений Львович одевался и шел занимать у приятеля. А потом приходил черёд брать и для себя, на хозяйство, на текущие расходы, брать часто по мелочам, «до получки», до очередной выплаты авторских в Управлении по охране авторских прав» (Леонид Пантелеев).

Материальная сторона жизни Шварца практически не занимала. Он бесконечно одалживал всем нуждающимся, даже если для этого сам вынужден был брать у кого-то в долг! Отказывался от выгодных предложений, если крупного гонорара надо было ждать, предпочитая маленькие деньги, но сразу. Вдохновенно транжирил полученное на пустяки, если у него не успевали тут же, у окошечка очередной кассы, попросить взаймы. И все же Шварцы вовсе не голодали. То ли закон перехода количества в качество отрабатывал свое, то ли благая воля свыше, но гонорары, потиражные, постановочные и прочие выплаты неуклонно настигали Евгения Львовича. Так что его жена даже смогла позволить себе увлечься коллекционированием старинного английского фарфора. Покупая ей в подарок очередную вещицу, Шварц радовался как дитя. А сам он обзавелся вообще неслыханной по тем временам роскошью — машиной. Поездить на которой, правда, так толком и не успел.

Евгения Шварца обожали женщины, дети и домашние животные. Лучших доказательств того, что Шварц был хорошим человеком, не придумать. И, хотя это обстоятельство еще не гарантирует счастья, хороший человек Евгений Шварц прожил очень счастливую жизнь. Он не мог не стать сказочником. Хотя скорее он просто был им с самого начала. Не зря же дети висли на нем гроздьями, где бы он ни появился, задолго до того, как Шварц начал писать сказки. Он умел играть с детьми. Не давя и не унижая, просто быть равным. А еще он умел разговаривать с животными. В конце сороковых жил у Шварца кот, который не только ходил в туалет на унитаз, но и спускал за собой воду. Друзья, завсегдатаи домов творчества, зубоскалили, что этому и иных членов Союза советских писателей обучить не удается. А случайно оказавшийся в гостях у Шварца известный дрессировщик едва не хлопнулся в обморок. Он отказывался верить своим глазам, настаивая, что кошки не поддаются такой дрессировке в принципе! Дрессировке, может, и не поддаются, но если попросит сказочник…

Бессмысленная радость бытия.
Иду по улице с поднятой головою.
И, щурясь, вижу и не вижу я
Толпу, дома и сквер с кустами и травою.
Я вынужден поверить, что умру.
И я спокойно и достойно представляю,
Как нагло входит смерть в мою нору,
Как сиротеет стол, как я без жалоб погибаю.
Нет. Весь я не умру. Лечу, лечу.
Меня тревожит солнце в три обхвата
i>И тень оранжевая. Нет, здесь быть я не хочу!
Домой хочу. Туда, где я бывал когда-то.
И через мир чужой врываюсь я
В знакомый лес с березами, дубами,
И, отдохнув, я пью ожившими губами
Божественную радость бытия.

Николай Чуковский: «Шварц был воспитан на русской литературе, любил ее до неистовства, и весь его душевный мир был создан ею. Пушкин, Гоголь, Толстой, Достоевский, Лесков и, главное, Чехов были не только учителями его, но ежедневными спутниками, руководителями в каждом поступке. Ими определялись его вкусы, его мнения, его нравственные требования к себе, к окружающим, к своему времени. От них он унаследовал свой юмор – удивительно русский, конкретный, основанный на очень точном знании быта»… Евгений Шварц читал всё подряд, начиная от классической литературы и заканчивая трудами по физике. Притом он буквально «глотал» книги, мог прочесть полновесный роман за одну ночь, если текст его увлекал. Леонид Пантелеев: «Читал он колоссально много, и я всегда удивлялся, когда он успевает это делать. Читал быстро: вечером возьмёт у тебя книгу или рукопись, а утром, глядишь, уже идет возвращать. Конечно, я говорю о хорошей книге. Плохих он не читал, бросал на второй странице, даже если книга эта была авторским даром близкого ему человека. Круг чтения его был тоже очень широк. Перечитывал классиков, следил за современной прозой, выписывал «Иностранную литературу», любил сказки, приключения, путешествия, мемуары, читал книги по философии, по биологии, социологии, современной физике»…

Леонид Пантелеев:«Очень любил он Чапека. Много раз (и ещё задолго до того, как начал писать для Козинцева своего пленительного «Дон Кихота») читал и перечитывал Сервантеса. Но самой глубокой его привязанностью, самой большой любовью был и остаётся до последнего дня Антон Павлович Чехов. На первый взгляд это может показаться удивительным: ведь то, что делал Шварц, было так непохоже, так далеко от чеховских традиций. И, тем не менее, Чехов был его любимым писателем. По многу раз читал он и рассказы Чехова, и пьесы, и письма, и записные книжки… Чехов был для него, как, впрочем, и для многих из нас, образцом не только как художник, но и как человек. С какой гордостью, с какой сыновней или братской нежностью перечитывал Евгений Львович известное «учительное» письмо молодого Чехова, адресованное старшему брату Александру… Евгений Львович сам был того же склада, он был человек очень большого благородства, но так же, как и Чехов, умел прятать истинное своё лицо под маской шутки, иногда грубоватой. Всю жизнь он воспитывал себя».

Шварц писал: «Я люблю Чехова. Мало сказать люблю – я не верю, что люди, которые его не любят, настоящие люди. Когда при мне восхищаются Чеховым, я испытываю такое удовольствие, будто речь идет о близком, лично мне близком человеке. И в этой любви не последнюю роль играет сознание, что писать так, как Чехов, его манерой, для меня немыслимо. Его дар органичен, естественно, только ему. А у меня он вызывает ощущение чуда. Как он мог так писать?»

Талантливые люди живут на свете недолго. Они или «сгорают» от обилия идей, которые хотят выполнить, или судьба не дает им времени, и потому они торопятся жить. Евгений Шварц не просто жил, а «впитывал» в себя каждую минуту. Чем старше он становился, тем быстрее работал, тем требовательней становился к своим произведениям, но тем меньше писал. После пятидесяти Евгений Львович стал еще более придирчив к своим произведениям, и если бы была возможность, то он заново переписал бы «Золушку» и «Обыкновенное чудо». И при этом даже самую легкую критику своих пьес Шварц воспринимал чрезмерно болезненно, доходило порой до заболеваний.В декабре 1954 года на Съезде советских писателей Борис Полевой обвинил Шварца в «отрыве формы от содержания». Народный артист СССР Михаил Жаров подлил масла в огонь, пройдясь вдоль и поперек по «Обыкновенному чуду» и не увидев в нем упоминания о «выдающейся роли советского народа в строительстве счастья на земле». И лишь Ольга Берггольц назвала Шварца на этом съезде самобытным, своеобразным и гуманным талантом. А в 1956-м был издан первый сборник его пьес; по ним снова начали ставить спектакли – и в СССР, и за рубежом. Даже наградили орденом Трудового Красного Знамени. Невозможно оказалось пройти мимо такого действительно народного автора.

Здоровье сказочника было, увы, не таким уж сказочным. Шварц перенёс несколько инфарктов. В августе 1957 года, за полгода до смерти, писатель подвел итоги своей жизни следующим, совсем неутешительным и несправедливым образом: «Настоящей ответственной книги в прозе так и не сделал. Я мало требовал от людей, но как все подобные люди, мало и давал. Я никого не предал, не оклеветал, даже в самые трудные годы, выгораживал, как мог, попавших в беду. Но это был значок второй степени. Это не подвиг. И перебирая свою жизнь, ни на чем не могу успокоиться и порадоваться. Дал ли я кому-нибудь счастья?…».(Е.Шварц. Дневники.)

Е. Л. Шварц. Последняя фотография. 1957 г. Ленинград

Я прожил жизнь свою неправо,
Уклончиво, едва дыша,
И вот — позорно моложава
Моя лукавая душа.
Ровесники окаменели,
И как не каменеть, когда
Живого места нет на теле,
Надежд на отдых нет следа.
А я все боли убегаю
Да лгу себе, что я в раю.
Я все на дудочке играю
Да тихо песенки пою.
Упрекам внемлю и не внемлю.
Все так. Но твердо знаю я:
Недаром послана на землю
Ты, легкая душа моя.

«Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут, как будто они бессмертны, — смерть иной раз отступает от них», — написал он в «Обыкновенном чуде». Смерть все же не отступила, прорвавшись к нему двумя тяжелыми инфарктами один за другим. Перед смертью он исповедовался и причастился. Напутствовал его известный ленинградский священник протоиерей Евгений Амбарцумов.

Умер Евгений Шварц в Ленинграде 15 января 1958 года. Над могилой Шварца на Невской дорожке Богословского кладбища возвышается белый мраморный крест. Когда у вдовы Шварца Екатерины Ивановны спрашивали: «Что вы делаете?!» и «Почему крест?», – она громко отвечала: «Потому что Женя был верующий!..».

«Как жаль, что он унёс с собой в могилу тайну чудесного сказочника – певца любви, дружбы и человеческой доброты» (Юрий Слонимский, историк театра, драматург).Земная жизнь сказочника окончилась. Но сказка его жизни продолжается. Его сказки смотрят и читают и дети, и взрослые. Они по-прежнему актуальны. И при этом по-настоящему человечны.

«В советской литературе проработал он лет тридцать пять, но только к концу этого периода стали понимать, как значительно, важно, своеобразно и неповторимо все, что он делает. Сначала это понимали только несколько человек, да и то не в полную меру. Потом это стали понимать довольно многие. И с каждым годом становится все яснее, что он был одним из замечательнейших писателей России».(Николай Чуковский, писатель и переводчик).

После смерти Шварца Корней Иванович заметил в своём «Дневнике»: «Больно думать, что Евгений Львович так и не увидел своего «Дракона» в печати. Он был не просто талантливый драматург, он был – для меня – гениален. Право же, это не фраза, это я ощущаю всем своим многоопытным сердцем».

Пьеса «Повесть о молодых супругах» начинается с того, как «В доме восемь на Сенной поселились муж с женой» — и дальше рассказывается о том, как молодые супруги строили свою семью. Как ссорились из-за пустяков и как мирились, как возникали у них и серьезные проблемы, и как в итоге они с этими проблемами справились…

Пьеса звучит как повторение извечного вопроса взаимоотношений в совместной семейной жизни. Те, кто сделал свой жизненный выбор впользу семьи, вряд ли не сталкивался с первыми ссорами, обидами. Они такие яркие, запоминающиеся, резкие и неожиданные. От них сильно больно, а чувствительные молодые люди тяжело переносят их, бросая в сторону избранника неприятные слова. Некоторые, как Маруся из пьесы, даже физически заболевает, но именно страдания, причиненные скарлатиной, объединяют молодых супругов, так беспричинно ссорящихся до этого неожиданного события.

Шварц был бы не Шварцом, если бы в этой пьесе не добавил сказочных существ: «мудрейших» миротворцев всех обиженных — куклу и медвежонка. Они словно безмолвные наблюдатели за очередной семейной парой на своём жизненном пути. С ними беседует Маруся и даже её муж Серёжа. Они как опытные старцы дают советы, которые известны всем, но мало кто их слышит в очень важные моменты жизни. Добрая, хорошая пьеса, помогающая обернуться и взглянуть на себя уже по-другому. Рецензия

В доме восемь на Сенной
Жили-были муж с женой.
Им пришлось, беднягам, худо,
Но спасло от смерти чудо.
Научила их беда,
Разбудила навсегда,
Вразумило состраданье.
И на этом – до свиданья!

Читать Евгений Шварц «Повесть о молодых супругах»

Телевизионный спектакль Ленинградского телевидения 1964 г.

Фильм «Повесть о молодых супругах» 1982 г.

«Повесть о молодых супругах» Евгения Шварца. Без «обыкновенного чуда»

Быть влюбленным хорошо, но этого мало. Любящие люди отвечают друг за друга. И они должны сделать всё, чтобы их любимые были счастливы. В этом и есть смысл семьи. Не первый раз говорит с нами о высоких чувствах Евгений Шварц. Но, пожалуй, первый раз так серьезно и почти не сказочно.

«Повесть о молодых супругах» драматургом создана после «Обыкновенного чуда», в 1957 году. Это была последняя работа Евгения Львовича, волшебника советской драматургии.

Над одноименным спектаклем, снятым Главной редакцией литературно-драматических программ ЦТ в 1982-м, работали истинные профессионалы. Сценарий «Повести о молодых супругах» написал режиссер Владимир Андреев, главный режиссер театра им. Ермоловой. Он же ставил пьесу совместно с коллегой Владимиром Бейлисом — большим мастером по созданию фильмов-спектаклей, которые он с удовольствием снимал на телевидении, когда не был занят в Малом театре.

Версия, созданная двумя режиссерами, отличается от первоисточника не только финалом. Они честно указали в титрах, что телеспектакль снят по мотивам пьесы Шварца.

Так что здесь вы не найдете сказочную составляющую, без которой в принципе трудно себе представить творчество драматурга-романтика, — говорящих Куклу и Медведя. Эти старые игрушки всей душой болеют за своих молодоженов. Стопроцентное следование тексту Шварца вы можете увидеть в другой телепостановке, созданной почти на 20 лет раньше (см. выше).

Главные роли в телеспектакле, который мы предлагаем вашему вниманию сегодня, исполнили Ирина Савина и Владимир Конкин. В тот момент оба актера состояли в труппе театра Ермоловой, так же, как и Владимир Зайцев, Софья Павлова, Юрий Медведев, Владимир Бамдасов, Татьяна Аргунова. От Малого театра в телевизионной версии участвуют Валерий Бабятинский и Виктор Павлов. В спектакле сыграли и супруги Владимир Андреев и Наталья Селезнева.

Действие овеяно лирической музыкой Юрия Саульского. На стихи Леонида Завальнюка композитор написал песни, которые украшают эту романтическую историю. Поют Т.Рузавина, С.Таюшев и Т. Ковалева.

Итак, двое молодых влюбленных людей вышли из ЗАГСа счастливыми. Что для них изменилось?

Нам остается только смотреть, как трансформируются под прессом повседневности характеры молодых людей, как теряется восторженность и новизна близости, какие острые углы поджидают неопытную взрывную юность, которая считает себя очень взрослой.