Эту повесть Веры Пановой все знают по ставшей крылатой фразе мальчика Сережи дяденьке, решившему проявить «работу с молодежью», из одноименного кинофильма.
Истоки создания этого удивительного детского образа мальчика Сережи, конечно, вытекают из родительского опыта самой Веры Пановой. И особенно отчетливо просматриваются в современных исследованиях ее творчества.
Мы выделяем, конечно, «жизненные испытания, выпавшие на долю», поражаясь некоторым деталям… как, например, можно в годы войны ради спасения детей совершить такой рискованный марш-бросок?..
А вот идущие по нашим следам «литературо-еды» примечают совсем иное! Там главное, что в «литературные секретари» к Вере Пановой пристроился Довлатов. То есть, бить баклуши и прикрываться именем. Но и негативно влиять на одного из сыновей, которого столь героически спасла Вера Панова прямо из жерла войны.
Во время уголовного преследования И. А. Бродского муж и сын Пановой были среди его основных защитников.
«Положительным моментом творчества» отмечается, что сам Довлатов никогда не критиковал… в лицо свою благодетельницу. Однако отметим, что ни Бродский, ни сам Довлатов никогда и не написали ничего близкого повести «Спутники».
О «первой писательнице страны» из Нахичевани, секретарем которой был Довлатов
ВЕРА ПАНОВА — В ПРОЕКТЕ «ГРАЖДАНИН РОСТОВА-НА-ДОНУ».автор Ольга Майдельман
кадр из к/ф «Сережа» по повести В. Пановой.
21 февраля 2022 г.
В этом году банку «Центр-инвест» исполняется 30 лет. Обычно подарки дарят юбилярам, но в данном случае «Нация» и «Центр-инвест» сообща придумали подарок родному городу — проект «Гражданин Ростова-на-Дону». Мы расскажем истории 30 наших земляков, которые много сделали для города, прославили его не только в пределах России, но и за рубежом.
В рамках проекта уже опубликованы 14 очерков, среди них, например, истории об авторе главного гола отечественного футбола Викторе Понедельнике, о создательнице французского журнала Elle Элен Гордон-Лазарефф, о великом актере Александре Кайдановском.Сегодняшняя наша героиня — писательница Вера Панова, человек удивительной, крайне непростой судьбы.
Жизнь известной советской писательницы, лауреата трех Сталинских премий, но при этом жены врага народа, и сама похожа на роман: здесь есть драма, любовь до гроба, нищета и богатство, позор и признание, — хоть кино снимай. По ее сочинениям и снято 14 фильмов, но автобиографию так и не экранизировали.
В ее воспоминаниях город на Дону начала ХХ века (Панова родилась в 1905-м) рисуется как живой:
«Весь день под окнами раздавались выкрики:
— Вы-шан! Вы-шан! — Это с двумя корзинами на коромысле кричали в летний день бабы, продававшие вишни, их руки выше локтя были в вишневом соку.
— Угольков, уголько-о-ов! — кричал с воза мужик, торговавший древесным углем. Печи у нас топили углем каменным, древесный шел для самовара, покупали его много.
— Бубликаф! Бубликаф! — кричала бубличница.
— Стары вещи покупать! Стары вещи покупать! — скупщик старья.
— Кваску! Кваску!»Кстати, ни вишен, ни винограда, которыми всегда был полон южный город, детям особо не давали: тогда считалось, что фрукты могут испортить желудок. И это при том, что Вера с семьей жила в Нахичевани, полной изобильных садов.
Домик Пановых стоял на 1-й Георгиевской улице. Имя улице дали по названию храма, церковь св. Георгия была «там, где выгон и мусорная свалка и где весной бывает ярмарка с каруселью», — писала она в своей автобиографии «Мое и только мое» (сейчас это улица писателя Закруткина).
Домик бедный, хотя отец Веры был потомком богатого и авторитетного купца Ильи Грибанова, владельца лучшего мебельного магазина в Ростове и нескольких доходных домов, один из них был даже нарисован на старинных тарелках. Увы, после смерти почтенного старика Грибанова наследство было развеяно его взбалмошной дочкой Сашенькой. И именно тарелки из лучшего в Ростове посудного магазина Великанова и должны были спасти положение: сыну барышни-транжирки прочили в жены богатую невесту, дочь Великанова.
Однако Федор Панов оказался романтиком и женился по любви — на дочке бедной учительницы музыки, «скромной гимназисточке в коричневом платьице», они снимали комнату в доходном доме дедушки. Сам он окончил в Москве Академию коммерческих наук, знал три языка, а работать устроился скромным бухгалтером в ростовский банк. Великановы попали в семью только в виде тарелок, Вера их запомнила.
Кстати, имя Вера ей дал отец — в честь любимой жены. «Отец говорил, что сколько бы у него ни было дочерей, он всех назовет этим именем». «Верой» он назвал и свою яхту, которую построил сам. Парусный спорт обожал: отец Пановой с друзьями открыл на Дону первый яхт-клуб (сначала на Гниловской, а затем «против 39 линии»). Но именно там и произошла его трагическая гибель. Прямо на глазах жены.
В солнечное 28 мая (это 1910 год) на реке резко сменилась погода: порыв сильного ветра перевернул яхту «Вера» с пассажирами. Было это ерундой, ловкий Панов иногда сам устраивал такие спектакли перед сидевшей на клубной террасе женой: «нарочно опрокидывал яхту и, спасаясь от «кораблекрушения», приплывал к пристани. Плавал он отлично, сердце было безупречное».
К опрокинутой яхте подплыли на лодке и вытащили всех. Кроме капитана. Это было немыслимо! Больной старик и не умеющий плавать паренек как-то выплыли, а суперпрофи Панов — исчез. Тело его нашли на следующий день. Причина смерти — разрыв сердца.
«Существовало, впрочем, и другое объяснение, — пишет Панова. — Когда отец учился в академии, к нему на подмосковной даче подошла цыганка, попросила «посеребрить ручку» и нагадала, что, когда ему будет 30 лет, он в день своих именин утонет. Он утонул, когда ему было 30 лет, в день своих именин». «Да, господа, завтра я должен утонуть», — полушутя, объявил за ужином. В жутковатое пророчество никто не верил. Нахичевань-на-Дону, нач. XX века.
Мать Веры, в 30 лет ставшая вдовой, поседела за одну ночь. Убитая горем, с двумя маленькими детьми (Вере 5 лет, брату Ленечке только годик) она поступает на работу — конторщицей в аптекарскую фирму «Лемме и К», торгующую пилюлями и духами. Родня мужа, с самого начала недовольная его выбором, осиротевшую семью по-прежнему в свой круг не принимает. «Я всегда чувствовала, что мы выделены в отдельную группу, что мы — второй сорт», — вспоминала Вера Федоровна.
Такое же ощущение было у нее, «тихой мещанской девочки», и в частной гимназии, на которую с трудом наскребла денег мама, и куда она поступила в 10 лет после домашнего обучения. Но зато — два языка, арифметика, чистописание (на всю жизнь сохранился у нее четкий каллиграфический почерк). Появились тяга к стихам (однажды поразила учительницу, выучив до середины пушкинскую «Полтаву») и первые сочинения. Уже тогда она мечтала стать писательницей, «никем другим, только писательницей».
Проучилась она всего два года и позже в анкетах писала «самообразование»: рано научившись читать «как-то сама», она не расставалась с книгами ни за едой, ни в кровати, и была человеком обширной эрудиции. Но дело было в другом: настал переломный 1917 год. После Первой мировой надвинулась революция, Гражданская война, голод.
«На ужин чаще всего был ломтик черного хлеба, смазанный горчицей». Как-то в аптеке матери вместо денег выдали «феноменальное количество пузырьков с валерьяновыми каплями». 12-летняя Вера вдруг стала главной добытчицей: она сумела продать на толкучке вещи из бабушкиного сундука. И эти вещи, и весь тогдашний быт всплывут потом в романе «Времена года» (в 1961-м его экранизировал Анатолий Эфрос).
Вообще, Ростов появлялся у Пановой почти во всех произведениях. Особый город, у которого даже язык был свой: «Подбрось печку и поставь воду на голову» — по-русски это бредовая бессмыслица, а по-ростовски означало: «Добавь угля в печку и согрей воду для мытья головы».
Да и ее «Сентиментальный роман» почти весь сложен из бурных событий юности и людей, которые окружали Панову в Ростове: в 16 лет она, по протекции приятеля-журналиста, устроилась в газету «Трудовой Дон» и стала газетчицей, подрабатывая в четырех изданиях сразу. Подписывалась Верой Вельтман — по совету того же приятеля («Пановы — бездарная фамилия. Возьми что-нибудь звучное. Смотри, Дина Сквольская подписывается: «Метеор»).
Именно корреспонденции и фельетоны сделали ее стиль. Писатель Дмитрий Быков в своем эссе о Пановой говорит о ее «чисто журналистской способности в немногих словах дать многое, обеспечить репортерский эффект присутствия». И действительно, в ее прозе нет описательных длиннот и романтического флера — только то, что «вдавилось в сердце».
1920-е годы для Веры Пановой — это и бесшабашная веселая юность, и шумная редакция, и постоянные компании дома, и вечера в писательских клубах, где первые главы из романа «Разгром» молодежи читал сам Фадеев.
Пишущих людей в Ростове 20-х годов так много, что возникают союзы: местное отделение РАПП (Российской ассоциации пролетарских писателей) или вот, повеселее и понахальнее, — ГМГ, «Группа молодых гениев». За одного из таких гениев, поэта Арсения Старосельского, она и выскочила замуж. Свадьбы играть было не очень принято, но молодых так хорошо приняли в семье Арсения, что друзья решили повторить успех, и теперь уже другой гений (в шутку) представил Веру как жену своим родителям. И снова накрыли стол и поздравляли молодых. «Они не знали, что мы прежде всего идиоты, а потом молодые».Вера Панова (крайняя справа) и Арсений Старосельский (стоит рядом с ней) с коллегами по ростовской газете «Молодой рабочий», 1920-е годы.
Но 20-е — это еще и первые страшные удары личной жизни. Внезапно заболевает ее первенец, годовалая дочка Наташа. «За одни сутки ребенок, еще накануне розовый и налитой, как яблочко, превратился в скелетик». Не помогает ничего. В какой-то момент ей говорят, что надо срочно сменить климат, но прямо сейчас, сегодня, понимаете? И она без промедления в тот же вечер уезжает с синеющей на глазах, еле теплой малышкой в Кисловодск. На водах чудом сразу же находится столичный доктор, дает нужные капли, а к ним строгое указание: не кормить три дня.
Стойко слушать, как кричит от голода твой умирающий ребенок — чего стоило 22-летней Вере прожить эти три дня ужаса? Но проявилась сила воли. «Я железно выдержала характер и в тот день, и в два последующих». Наташа поправилась. А через год едва не умерла сама Панова: вовремя не вырезали аппендицит. Осложнения были так серьезны, что, отчаявшись, она сказала профессору: «Николай Алексеевич, ну зачем меня еще мучить, ведь я все равно умираю».
«Но ведь я обязан сделать все, что от меня зависит, правда?» — ответил он. И провел уникальную операцию, вошедшую в историю хирургии. Профессор этот был Николай Богораз, легендарная личность. Оперируя Веру, он уже был инвалидом — без обеих ног. Когда-то сорвался с подножки и попал под колеса трамвая. «Его доставили в клинику его имени. Он распорядился, чтобы ноги были немедленно ампутированы, и сам руководил операцией, лежа под ножом».
Первым в больничную палату к Вере пришел не муж, а друг мужа, журналист Боря Вахтин, Боря Длинный, Бувочка… «Самое лучезарное видение моей жизни». Как и многие молодые браки, ее брак со Старосельским треснул довольно быстро, за три года.
Арсений «изображал из себя железного коммуниста», принуждал Веру читать «Капитал» Маркса, часами декламировал Маяковского и страшно презирал все мещанское: все цвета (кроме ярко-красного), все ласковые слова и даже имя дочки — Наташа — тоже было мещанским. «Я раздражалась против него все больше».
Арсений Старосельский, первый муж Веры Пановой
Боря Вахтин, журналист из Ленинграда, не был красавцем: оттопыренные уши, косящие глаза, но «комната светлела, когда в нее входил этот очень высокий человек с парадоксальной смесью скандинавских и монгольских черт лица». Когда Вера ложилась на операцию, Борис вдруг вместо обычного «товарищ Панова» сказал ей дрогнувшим голосом: «Деточка моя». «Никогда Арсений не говорил мне таких слов. Он бы, наверное, счел их мещанскими».
Они поженились. Вере 24 года, Борису 31. Это была самая сильная любовь в ее жизни. Уже постарев, она писала: «Если впоследствии мне пришлось заплатить за эту любовь величайшим горем, то было за что платить!» В браке с Вахтиным Вера родила двух сыновей, в 1930-м — Борю, в 32-м — Юру. Жили счастливо, радуясь друг другу. Приходя с работы, Борис ложился на диван, сажал на себя всех троих детей и рассказывал им сказки…
Сказки эта продолжались ровно до декабря 1934 года, когда оглушительным телефонным звонком их оборвала новость: «Кирова убили!»
Вахтин стал одним из первых в кровавом «Кировском потоке». Журналиста «Молота» обвинили в троцкизме, исключили из партии и уволили из газеты. Он не пал духом, устроился подручным слесаря на «Ростсельмаш», но в тот же вечер за ним пришли. «Весь этот день меня, кроме ощущения железного ошейника на горле, не покидало ощущение ледяного холода — я набрала полные туфли снега, когда бежала к воротам вслед за Борисом и теми, кто его уводил». Веру, как жену врага народа, уволили тоже.
«Она всю жизнь шла по грани между адскими и райскими чудесами — всегда одинаково недостоверными; странно, сколько нереального было в жизни этого упорнейшего реалиста», — пишет Быков.
Одним из чудес было разрешение на свидание с мужем, которому дали 10 лет лагеря на Соловках. Это было большой редкостью, но как-то так случилось, что «перст судьбы отметил мое заявление в ворохе других». Она тут же, на последние деньги, рванула в далекую Кемь: увидеть милые косящие глаза, услышать родной голос и «такая невинная радость — досыта накормить любимого человека». Кормила жареной картошкой, раздобыла даже мясо, Борис говорил, что не надеялся никогда уже поесть такой еды.
Это свидание было последним в их жизни. В том же году Бориса расстреляли. «В моей памяти он всегда жив и идет мне навстречу по Богатяновскому, и его волосы сияют на солнце нежным золотом, и порой мне кажется, что когда-то я его еще увижу таким…» По Богатяновскому — потому что в доме номер 80 была их квартирка (потом этот переулок станет Кировским). Борис Вахтин, второй муж Веры Пановой.
Борис Вахтин, второй муж Веры Пановой
В 1937-м новая беда: у одного из сыновей такой же тяжелый аппендицит, как у матери, такое же осложнение, и снова надо сменить климат. На два года Панова с тремя детьми переезжает в село на Полтавщине, где они когда-то бывали с мужем. У села немного гоголевское название Шишаки.
Именно там — днем в леваде, ночью на скамье с крохотной свечкой — она начала сочинять пьесу «Илья Косогор», подражая Горькому (из харьковской газеты узнала про конкурс с премией для репертуара колхозного театра). На победу особо не надеялась.
Но хотя «Косогор» и считается исторически первой пьесой Пановой, выбраться из нищеты будущей звезде советской литературы помог сценарий, заказанный… для столичной елки Нового, 1940-го, года. 4000 рублей, невиданная сумма! Сценарий был написан за двое бессонных суток. В то время Вера, оставив детей в селе, отправилась на заработки (ну и за голубой мечтой стать писательницей). На птичьих правах жила то в Ленинграде, то в Москве — иногда даже как домработница. «Я готова была хоть к черту в зубы, лишь бы укрепиться в жизни».
Сказочно разбогатев, в Шишаки она привезла пять чемоданов еды и одежды — детям и маме. А через полгода пришло письмо, что «Илье Косогору» присуждена первая премия — 7000 рублей! Это при том, что денег на перепечатку пьесы у нее не было, на конкурс она послала исписанную общую тетрадь. Благо, почерк у нее был великолепный.
Признана была и ее вторая пьеса — «Старая Москва», которую она писала, совершенно Москвы не зная, по путеводителю начала века. «Старую Москву» решили ставить сразу два театра: Моссовет в столице (пьесу выбрал сам знаменитый Юрий Завадский) и ленинградская Александринка.
И был «чарующе любезный Завадский», и аплодисменты на читках, и радость репетиций, предвкушение, «как в этих креслах будут сидеть зрители, как будет сиять эта люстра, будут произноситься те слова, которые я сочинила». Она счастлива, синяя птица в руке. Но премию за «Старую Москву» она получит после войны.
Маятник ХХ века уже качнулся влево. Наступило 22 июня 1941 года. Грохот канонады, разбитый снарядом рояль, смерти кругом (однажды ей пришлось голыми руками вытаскивать железный осколок из живота прохожего, раненного на ее глазах), страх за дочь, которая рядом (Панова в этот момент находится под Ленинградом), и еще больший страх неизвестности за маму и сыновей, оставшихся в Шишаках.
«Проснуться утром, вспомнить: в городе немцы, чужие, враги, всесильные над тобой, и деваться тебе некуда, и негде искать защиты». Каждый день испытывал на прочность, на силу воли. «Она такая маленькая была, с аккуратной прической, — вспоминал писатель Валерий Попов, — но от нее какая-то сила шла. Чувствовалось, что в ней есть ядро».
Полуголодная жизнь в оккупации (по утрам искали убитых лошадей и, вымочив мясо в марганцовке, варили суп из конины), затем гонения: она с дочкой и старушкой-соседкой идут пешком, потом задыхаясь, едут в набитом товарном, болеют, снова идут. «Нереально мрачным война делает самый обыкновенный пейзаж. Казалось бы, что может быть инфернального в дачной изгороди из желтых палок? А вот поди ж ты, истинно адское зрелище, оказывается».
Фильтрационный пункт, устроенный немцами в синагоге в Нарве, где Вера с 16-летней дочкой на полу жили беженцами, но где несчастные, завшивленные люди хором красиво пели «Вдоль по улице метелица метет…», станет потом основой для ее известной пьесы «Метелица». И на театральной премьере в 1960-х она будет отчаянно ждать, что кто-то из тех, кто пел, сидит сейчас в этом зале.
Очередное чудо: из Нарвы они, совсем бессильные, сумели добраться до Шишаков. Полторы тысячи километров в зиму по эстонской, русской, украинской земле, кишащей немцами. Почти без еды, пешком, иногда в ледяном вагоне, где она однажды поняла, что засыпает навсегда и заставила себя жить. Где не просто забыла о таких вещах, как «скатерть, вилка, мирный свет висячей лампы, а перестала верить, что они есть на свете», «только факты остались в памяти, один другого страшнее». Но в селе, хотя оно тоже было оккупировано, чудесным образом все были живы, семья соединилась.
Кадр из сериала «Спутники» по книге В. Пановой, 2015 год, реж. И. Шурховецкий.
В 1944-м она ухватилась за работу обычного рабкора, выехав в Пермь: вызов сделал бывший муж. Однажды по заданию редакции 4 месяца провела в санитарном поезде. Результатом стала повесть, которая затем переросла в одну из самых ее известных вещей — «Спутники». Дмитрий Быков говорит, что этот роман Пановой очень отличался от прочих — «неуловимым изяществом, при всей трудноприложимости этого слова к военной литературе».
Весной 1945 года Панова писала своей наставнице и другу, писательнице Александре Брунштейн: «Я закончила две первые главы. Дуся моя дорогая! Мне они нравятся. Это очень нагло писать так? Но, по-моему, просто бестактно подсовывать людям то, что самой не нравится, правда? У меня звенит в серединке, когда я это пишу. Я себя не узнаю в этой вещи. У меня новый голос. Я позволяю себе все, что хочу. А хочу я ужасно многого! Я резвлюсь, как жеребенок на лугу, — что мне и не приставало бы: пять дней назад мне исполнилось, слава богу, 40 лет».
Могла ли вдова расстрелянного троцкиста подумать о том, что за этот роман ее наградят в 1947 году Сталинской премией, да еще и первой степени? Премия была высшей государственной наградой СССР, выше некуда. Первая степень кроме почета давала денег — 100 000 рублей, важную красную «корочку» и бесплатный проезд.
Сталинских премий Вера Федоровна получит еще две: в 1948-м за роман «Кружилиха», в 1950-м за повесть «Ясный берег». «Кружилиха» рассказывала истории людей, попавших на оборонный завод в конце войны. «Ясный берег» — о жизни колхоза уже после войны.В 40 лет Вера Федоровна стала, как и мечтала, профессиональным литератором. Вообще за свои 67 лет Панова написала 6 романов и 6 повестей, 12 пьес, 10 сценариев, не всегда удачных, иногда идею заслоняла идеология. Но, как это иногда бывает, самым большим ее произведением стала маленькая детская повесть «Сережа», оставшаяся без официальных наград. Даже язвительная писательница Татьяна Толстая (уже в наши времена) назвала ее «одним из шедевров русской литературы».
Первым «Сережу» в 1955 году напечатал в своем «Новом мире» Константин Симонов. Прочитав повесть, восторженно откликнулся Корней Чуковский, книгу которого «От двух до пяти» Панова обожала, и сама собирала неологизмы своих детей.
«Вы написали классическую книгу, которая рано или поздно создаст Вам всемирное имя, — писал он. — Не сомневаюсь, что ее переведут на все языки, дело не только в том, что впервые в истории русской литературы центральным героем поставлен шестилетний ребенок, но и в том, что сама эта повесть классически стройна, гармонична, выдержана во всех своих — очень строгих! — (подлинно классических) пропорциях. Это-то и восхищает меня больше всего — дивная соразмерность частей, подчиненность всех образов и красок единому целому, та самая, что чарует нас в пушкинской и чеховской прозе». Вера Панова, вторая половина 1940-х годов.
«Сережа» стал и первой экранизацией текста Пановой. В 1960-м за него взялись молодые (на 15 лет младше автора) Георгий Данелия и Игорь Таланкин. Позже Данелия снимет такие шедевры, как «Я шагаю по Москве», «Мимино», «Афоня», «Осенний марафон», «Кин-дза-дза», но «Несколько историй из жизни очень маленького мальчика» (это подзаголовок повести) стали первой его режиссерской картиной.В своих мемуарах «Безбилетный пассажир» Данелия вспоминает: «Думали полночи и придумали новый режиссерский ход — снимать фильм глазами мальчика, то есть в ракурсе снизу». Это был гениальный ход! Он определил всю искренность интонации этой замечательной картины, сегодня растащенной на цитаты («Дядя Петя, ты дурак?» оттуда).
Еще Данелия с Таланкиным решили брать на роль по-настоящему маленького мальчика, а не школьника, озвученного потом голосом актрисы, как делали все. Они отсняли тысячи проб тысяч белобрысых (как книжный Сережа) мальчишек, а в итоге нашли «темненького» Борю Бархатова пяти с половиной лет, который поразил их серьезной декламацией некрасовских стихов. Волосы пришлось высветлить.
Самой трудной оказалась сцена со слезами — Сережа узнает, что родители не берут его в Холмогоры. Заплакать суровый Боря никак не мог. Тогда Таланкин (как нянечка в детском саду) пригрозил: «Вот закроем тебя в студии на ночь и уйдем!» Боря в ужасе разрыдался, Данелия дал отмашку «Мотор!» и велел Боре говорить текст. Боря сыграл, а потом с лицом, залитым слезами, крикнул: «Таланкин, ваша фамилия от слова «талант», а вы не режиссер, а какой-то жук навозный!»
Актеры Сергей Бондарчук и Боря Бархатов, кадр из фильма «Сережа», 1960 год, реж. Г. Данелия.
На Международном кинофестивале в Карловых Варах советскому черно-белому фильму дали Гран-при — увесистый хрустальный глобус. Но главным было признание своих: великие режиссеры Михаил Ромм, Григорий Козинцев были в восторге от удачного дебюта. Понравился фильм и Пановой.
А вот экранизация ее рассказа «Мальчик и девочка» «оттепельного» 1966 года пролежала на полке целых 50 лет. Историю о курортном романе подростков режиссер Юлий Файт снял без нравоучения, и каким-то партийным боссам это не понравилось. «Уже был назначен день премьеры, и я, проезжая по Москве, видел огромные красивые афиши, — вспоминал Николай Бурляев, сыгравший главную роль. — А потом — в день премьеры! — объявили, что она отменяется».
Однако же еще восемь своих экранизаций Панова увидела на экране, и делали их мастера: Анатолий Эфрос, Владимир Венгеров, Татьяна Лиознова. И премьеры в театрах были, и люстра сияла, и люди хлопали сочиненным ею словам. «Первая вне всякого сравнения писательница Советского Союза», — говорил о ней Чуковский.
В 1950-х Вера Федоровна наконец перестала думать о деньгах и своем угле: у нее появилась роскошная квартира на набережной Мойки в Ленинграде, хорошие гонорары и даже муж — Давид Дар, писатель-фантаст, похожий на сказочного гнома с трубкой во рту, о котором Бродский говорил, что «писательское дарование заслонялось гениальностью его личности». Появился и свой стол, о котором она мечтала многие годы: «Спутников», например, писала на подоконнике, и колени больно упирались в стену.
Правда пропало здоровье. Еще в молодости у нее бывали обмороки, дикие мигрени, одышка, «я понимала, что необходимо бросить курить, но не хватало воли». Курила она всю жизнь крепкие папиросы. Терзала Веру Федоровну и ошибка, которую она не могла себе простить: в 1958 году Панова присоединилась к травле Бориса Пастернака (за роман «Доктор Живаго») — поэта, которого на самом деле очень ценила и стихи его сделала позже эпиграфом к своей книге мемуаров. Наверное, испугалась за семью. Это была ее единственная слабость.
А вот супруг ее, Давид Яковлевич, выдавал прямо-таки ошеломительные реплики. В заметках у Довлатова есть такая сцена: поздравить Панову с днем рождения пришли известные советские писатели, начальство. «Что-то у нас душно», — сказала Панова. «Да обычный советский воздух», — тут же заметил Дар. Давид Дар, третий муж Веры Пановой.
Давид Дар, третий муж Веры Пановой.
Сергей Довлатов некоторое время работал у Веры Пановой литературным секретарем, они очень сдружились, и Панова частый герой его фирменных зарисовок. Вот одна из них, из сборника «Ремесло»: «К Пановой зашел ее лечащий врач — Савелий Дембо. Она сказала мужу: — Надо, чтобы Дембо выслушал заодно и тебя.
— Зачем, — отмахнулся Давид Яковлевич, — чего ради? С таким же успехом и я могу его выслушать.
Вера Федоровна миролюбиво предложила: — Ну, так и выслушайте друг друга».Помощь Довлатова понадобилась, когда с писательницей случилось то, чего она всегда боялась: Панова стала беспомощной. В автобиографии она напишет: «Я, Панова Вера Федоровна, родилась 20 марта 1905 года в Ростове-на-Дону, умерла 20 июня 1968 года, когда меня поразил инсульт, лишивший меня возможности ходить и владеть левой рукой».
При этом работать она не перестала, взялась за исторические романы. Писала своему ростовскому другу, Вениамину Жаку: «По совету врача почти ежедневно работаю — пишу. Говорят, это даже содействует восстановлению. Я начала набрасывать что-то вроде воспоминаний… Писать мне трудно, я словно вторично переживаю всякую горестную минуту».
И обязательная приписка: «Поклон всем общим знакомым и городу Ростову-на-Дону вместе с Нахичеванью». Покинув Ростов, она еще долго скучала по нему: «до слез хотелось туда, к югу, к акациям, которые скоро зацветут».Сергей Довлатов, 1960-е годы.
Так вот, интересно, что Довлатов, ядовито саркастичный в отношении даже друзей, ни единого плохого слова в своих записках не сказал о Пановой, хотя накоротке характеризовал ее новому секретарю как «вздорную тетку», которая «пьет, увы, только кагор и, увы, только на Пасху».
Но в «Соло на ундервуде» о ней есть такой пассаж: «Беседовали мы с Пановой.
— Конечно, — говорю, — я против антисемитизма. Но ключевые должности в российском государстве имеют право занимать русские люди.
— Это и есть антисемитизм, — сказала Панова. — То, что вы говорите, это и есть антисемитизм. Ключевые должности в российском государстве имеют право занимать ДОСТОЙНЫЕ люди».Автобиографию, завершенную прямо перед смертью в 1973 году, она закончила одним очень важным для нее случаем из 50-х. Шофер такси узнал знаменитость и спросил, не за эту ли книгу («Времена года» лежали в машине) она получила премию. «Нет, — сказала я, — за другие.
— Ну, это напрасно, — сказал он. — Я других ваших книг не читал, а за эту обязательно дал бы вам премию.
— Почему же?
— Потому что интересная, — ответил он, — это раз. А два то, что правду пишете. Не смотрите, какой он там начальник, а пишете то, что есть и что я тоже знаю. И вот по этим двум причинам я бы и дал вам премию, будь моя воля.
И верите, друзья: со всех шпилей и куполов звонко и певуче хлынуло на Ленинград солнце при этих словах…. И все эти чудеса произошли оттого, что незнакомый мне человек, читатель моей трудно написанной книги, своей волей присудил мне за эту книгу премию. И премия была выдана так простодушно, искренне и весело, не на заседании — а в крошечной кабине такси, насквозь пронизанной весенними лучами, как вязальными спицами».
Без упоминания про «антисемитизм», конечно, никак не обошлось. Впрочем, как и про «обычный советский воздух». Отдельно отметим дифирамбы сегодняшнего «иноагента» Димы Быкова, поскольку к творчеству Веры Пановой он вдруг проявил интерес после того как выявился плагиат «Мисы Сыскина», который обирал Веру Панову, завоевывая все литературные премии, пока, наконец, это не достало наследников писательницы (см. ПОТОКИ ЭНЕРГИИ. ЧАСТЬ III). Но он так и не понял, что вместе с прозой Веры Пановой русский язык делает качественный рывок, который остался так и не переосмысленным ни Бродским, ни Довлатовым. Он-то восхищается повестью «Спутники», которая писалась «в качестве методички».
И тут… нельзя не вставить одного замечания нашего Классика по поводу приведенной иллюстрированной биографии Веры Пановой.
BRIEF Кстати, русский интеллигент, в плане понимания всяческих причин и истоков, это особо тяжёлый случай. Поскольку сам тип сформирован реформой Петра, то в нём прошивка: если на Западе так — то это истина. Потом появились разного типа интеллигенты-почвенники, которые обнаружив в себе эту прошивку стали бороться с ней чистым отрицанием — если на западе так — у нас должно быть этак. @DmitTar
Ирина Дедюхова Да кончайте вы врать на историю! Даже в противостоянии Смоленска и Новгорода до сих пор не разобрались, что стало вообще-то становлением исполнительной ветви власти Рюриковичей, которые были отнюдь не «династией», а профессиональным сообществом.
Но кто бл*дь в реформах Петра будет искать «интеллигенцию» или что-то выслушивать от «интеллигенции», которая до сих пор не доперла, что Петр во всех преобразованиях (прежде всего в армии!) опирался на изгойские ветви Рюриковичей. Да, которые уже докатились там… до первобытного состояния. Тем не менее! Именно при Петре служилое дворянство равняется по гражданским правам со столбовым.
Ведь даже вывода никакого не сделали, почему у нас сатирик в бандане, решивший про Рюриковичей темку оседлать, помер от прионки в мозгах.
Какая вам в жопу «интеллихенция», если вылезли нормативное пространство курочить под высеры тех, кому логарифмы в жизни не понадобились? Если совести не хватает переосмыслить достигнутые «экономические показатели»?
Ну, от кого вы это слышите? Я и сама «старалась не думать» о факте, который мне почти ежедневно родная мама напоминала. Что типа она по паспорту моложе, чем в действительности! Поэтому я должна понимать и все такое. Делать скидку и брать на себя больше. Поскольку… она на самом деле родилась в бухте Нельма во Владивостоке, где была огромная очередь из желающих поменять паспорта на всяких там бобиков подзаборных и «красных партизан», чтобы… не выехать, а вернуться обратно!
Так что… надо всей местечковой «интеллехенции» все же задуматься, перед кем они тут решили своими познаньями трясти, будучи не способными усвоить даже закон Гука.
Вам уже был выставлен критерий вашей «интеллихентности» — роман ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦА СНОВ! И то, какие меры вы предприняли, вовсе не свидетельствуют, будто вы что-то понимаете в истории, литературе или… Великом и могучем.
Но! Не стоит себя относить к «интеллихентам» именно потому, что я моментально оказалась в начале нулевых в той же вороньей слободке, которая «прибрала к рукам» Веру Панову.
Не кажется ли вам странным, что, спустя многие годы, и после ПОВЕЛИТЕЛЬНИЦЫ СНОВ, я вдруг оказываюсь среди тех же «защитников Бгодского»?
Там произошло совсем не «интеллихентное», я оттуда сбежала. Потому что писать там не могла! Но… частичка моей антиматерии уже прошла. Это их определение! Вера Панова ведь с третьим мужем тоже ничего внятного не написала.
Помните интервью с придыханием и приседаниями Собчак перед ничтожеством Эткиндом? Он в Италию выехал, оплевав меня в качестве «кухарки». Потому что я люблю кушать то, что приготовила сама. У них там домработницы были, готовили плохо. Их всегда пырило от факта, что они живут, как барыньки, а русские женщины им прислуживают. Но.. какие «баре», такое и прислужничество. А я пожрать раньше любила… качественно.
Кстати, даже в Италию этот Эткинд поехал, потому, что это я вообще-то хотела итальяшку себе завести, чтоб он мне макарошки варил с пением «О соня мио».
Да, я не Вера Панова, на санитарном поезде в войну не ездила. Мне хватила мамы, которая вспоминала про платьица эвакуированных девочек-полячек из военного детства.
Зато и после моих ужинов (а представьте себе, эта «интеллихенция», чтоб типа меня унизить, мне еще вместо какого завалящего букетика дарила пучок зелени… рассказывая потом на английском, как Веру Панову унижали, считая, будто я по-англицки не кумекаю) на них русле антиматерии накатывало… всякое-разное. Без моей жрачки мы бы никогда не узнали эту трогательную историю про смерть возле кастрюли с котлетами сами знаете кого.
Странно даже… неужели до сих пор думают, будто я не просеку всей этой истории с МиМ? И всей этой тяги к «классике» на фоне повальной питерской некрофилии?
Да давно уж. Начиная со смешной истории, как первый муж Веры Пановой писал доносы на второго мужа, как они это дело потом ловко свалили на Сталина.
Пошли в жопу со своей «интеллихенцией». Жрать вначале научитесь пристойно.
Совсем недавно биография писательницы ознаменовалась и эпизодом откровенного плагиата со стороны Михаила Шишкина, который сделал это, будучи абсолютно уверенным, что его отмывание денежных средств путем фиктивного получения денежных премий от наших потомственных «борцов с антисемитизмом» — это очень нужно людям, а вот творчество Веры Пановой столь же ненужное, как и «обычный советский воздух», всеми забытое напрочь.
Правда, подается нынче это в русле «она пришла к богу под самый конец». Будто сама биография не выявляет огромную помощь и поддержку свыше.
Потерявшая слух и зрение писатель Вера Панова перед смертью пришла к Богу
31 МАЯ 2023 г.
Вера Панова
Весной исполнилось полвека со дня смерти писательницы Веры Пановой. Когда-то она была в тренде. В послевоенные 40-е умудрилась получить три Сталинские премии. Сегодня ее имя незаслуженно забыто. Разве что, может, кто-то вспомнит экранизацию Данелией ее «Сережи». А вот современные авторы Панову как раз таки активно перечитывают.
В 2005 году у Михаила Шишкина вышел роман «Венерин волос», очень благостно принятый критикой. Книгу осыпали всеми возможными наградами, отдельно отмечали прекрасный язык сочинения. Какой же случился скандал, когда один поэт случайно обнаружил в романе обширную, на несколько страниц, выдержку из Пановой. Популярный писатель снял шкуркой и забыл закавычить несколько страниц из автобиографического текста Пановой «Мое и только мое».
В ответ на обвинения Шишкин отвечал, что сделал все специально, обнаружив нужные ему описания «в бескрайних залежах мемуарного мусора». Что тут ответить, кроме фирменного Сережиного:
— Дядя Петя, ты дурак?
Интересно, что за десять лет до случая с Шишкиным имя Веры Федоровны так же всплыло в связи с другим эмигрантским автором. В 90-е на волне популярности Довлатова выяснилось, что он трудился у Пановой секретарем. В свое время писательница из жалости пригрела хорошего мальчика, а потом Довлатов даже посвятил Пановой несколько анекдотов. Впрочем, беззлобных, что даже удивительно.
Вот, например: «Явились к Пановой гости на день рождения. Крупные чиновники Союза писателей. Начальство. Панова, обращаясь к мужу, сказала: «Мне кажется, у нас душно». «Обыкновенный советский воздух, дорогая!»Вечером, навязывая жене кислородную подушку, он твердил: «Дыши, моя рыбка! Скоро у большевиков весь кислород иссякнет. Будет кругом один углерод».
Три мужа
Панова родилась в 1905 году в Ростове-на-Дону. О том, что станет писательницей, знала еще с детства. Но из-за революции успела окончить только два класса. Укрепившиеся в городе большевики предложили девочке работать в газете «Трудовой Дон». 15-летняя Вера писала очерки и заметки, подписывая материалы фамилией Вельтман. Она гордилась своим журналистским прошлым и, будучи уже знаменитой, любила повторять про себя: «Я — старая журналистская волчица».Панова обладала острым аналитическим умом и при этом — женской приметливостью в деталях. А память у нее была феноменальной. Так, в конце жизни она с мельчайшими подробностями воспроизвела приметы своего детства в той самой повести «Мое и только мое».
Она вышла замуж за ответственного секретаря газеты, родилась дочь Наташа, а потом случилась беда, и Вера заболела. Будучи уверенным, что жена не выживет, муж так и не навестил ее. Единственный, кто пришел в палату к умирающей, был корреспонден «Комсомолки» Борис Вахтин. Он и стал ее вторым мужем. У них родились два сына, но счастье оказалось недолгим. Мужа посадили и расстреляли на полигоне в Коммунарке.
С тремя детьми на руках Вера, как жена врага народа, подалась в бега.
Литературная карьера случилась внезапно. Перед началом войны, когда расстреляли наркома внутренних дел Ежова и репрессии поутихли, Панова решила поучаствовать в литературном конкурсе на лучшую пьесу для колхозного театра. К ее удивлению, пьеса «Илья Косогор» заняла первое место, и она получила солидные 7 тыс. руб. Окрыленная успехом, приняла участие в следующем, уже всесоюзном конкурсе с пьесой «Старая Москва». И снова успех: за ее работу чуть не подрались худрук театра Моссовета Юрий Завадский и худрук Пушкинского театра Леонид Вивьен.
Панову вызвали в столицу. Она вернулась в журналистику. В годы войны для подготовки репортажа совершила несколько рейсов на военно-санитарном поезде. Итогом поездок стала повесть «Спутники», удостоенная Сталинской премии первой степени.
Во время работы над повестью она познакомилась со своим третьим мужем, поэтом Давидом Рывкиным, больше известным под псевдонимом Давид Дар. Про них даже ходила эпиграмма: «Хорошо быть Даром — // получаешь даром // каждый год по новой// повести Пановой».
Рига. Режиссер Игорь Масленников (в центре), артисты Виталий Соломин (слева) и Василий Ливанов на съемках телефильма «Шерлок Холмс и доктор Ватсон»
Старуха в черной накидке
К творчеству Пановой обращались разные режиссеры. Это и Татьяна Лиознова, снявшая фильмы «Евдокия» и «Рано утром», и Анатолий Эфрос (фильм «Високосный год» по роману «Времена года»), и Владимир Венгеров («Рабочий поселок» по одноименной повести)… Три года назад показали сериал «Спутники» от режиссера Ивана Шурховецкого, где главные роли играют Нелли Уварова и Сергей Угрюмов. Несмотря на активное сопротивление родственников Пановой, которые сочли работу неудачной, сериал получил довольно высокий рейтинг на «Кинопоиске».Интересные воспоминания о Пановой оставил Игорь Масленников. Оказывается, Панова относилась к фильмам по своим книгам очень скептически и даже от «Сережи» поначалу не пришла в восторг. И тем не менее к Масленникову обратилась сама, предложив режиссеру экранизировать «Сентиментальный роман», лучшее свое произведение, как сама считала.
Постановщик пришел в гости к писательнице, испытывая страшное неудобство: он ничего не читал у Пановой, если не считать «Кружилиху», да и ту лет сто назад. А о памятной встрече написал так:— В просторном кресле передо мной сидит разбитая параличом старуха, полуслепая и полуглухая, с затрудненной речью, с четками в руках, в кружевной черной накидке и с крестом на груди. Разговаривает трудно, глухо… пьет, неловко вытираясь бумажными салфетками и бросая их под стол.
Панова тяжело переживала свое состояние. Во время празднования дней рождений просила гостей вспоминать, какой худенькой и хорошей девочкой она была.— Как тростиночка! Как веточка! Как спичечка! — упражнялись гости.
После встречи режиссера придавило тяжестью увиденного. Пановой было всего 68, но уже пять лет она была плоха. Особенно больно было видеть, как, разбитая параличом, она пыталась прихорошиться перед гостем и непослушной рукой подкрашивала губы…Умудрилась подписать режиссеру книгу, на которой уже стоял автограф для ее внучки…
От предложенной работы Масленников не отказался. По его словам, начав читать «Сентиментальный роман», оторваться уже не мог. Он вычитал в книге очень неожиданную и даже крамольную мысль о том, что активные строители коммунизма — всего лишь не видевшие любви люди, достойные жалости и сожаления.
Вместе с Верой Федоровной они написали заявку. Панова подписала ее, а на следующий день умерла от инсульта. Отпевали писательницу в Никольском соборе, там, где ранее отпевали Анну Ахматову…
Табличка на крест
Дурной каламбур, но все семейство Веры, включая саму Панову, подводила именно вера.Когда-то ее отец, безумно влюбленный в свою жену, тоже Веру, поклялся, что будет называть этим именем всех своих дочерей, сколько бы их ни было. На свет успела появиться только одна девочка. А потом у отца появилась любимая яхта «Вера». Он отмечал на яхте тридцатилетие, но «Вера» перевернулась и именинник погиб. В каком-то смысле Панову тоже подвела вера.
Как рассказывал Масленников, забвение писательницы носило не случайный характер. Дело в том, что в конце дней она пришла к вере. Начала писать религиозные эссе и даже завещала соборовать себя в церкви. Из-за этого отношение властей к ней радикально поменялось. Все некрологи были сухи, а газеты умудрились напечатать возле скупого текста даже не портрет Веры Федоровны, а фото латышской народной писательницы Анны Саксе, еще здравствовавшей в ту пору и похожей по комплекции на Панову.
И все-таки встречи с Масленниковым Панова искала не зря. Перед похоронами обнаружилось, что ей забыли сделать табличку на крест. Поскольку режиссер очень хорошо рисовал, то табличку он сделал сам во время отпевания. Сам же написал сценарий за Панову и снял фильм «Сентиментальный роман» про пылкого коммуниста-газетчика Шуру, который внезапно очутился в любовном треугольнике с двумя девушками — Зоей большой и Зоей маленькой, которых сыграли Елена Проклова и Елена Коренева.
Что-то только не «Миса Сыскин», ни «Дима Быков» к богу так и не пришли. Отметим, что скандал с плагиатом из Веры Пановой случился почти через десять лет упорно навязываемой, никем не прочитанной книжки Михаила Шишкина, хотя Ирина Анатольевна говорила это с момента принятия этого «произведения» на конкурс.
Тем не менее, широкому кругу читателей именно этот скандал вернул таки творчество выдающегося писателя.
Начнем с фильма, по мэму из которого все мгновенно понимают, о ком же идем речь.
«Серёжа» — советский художественный фильм 1960 года, дебютная полнометражная работа режиссёров Георгия Данелия и Игоря Таланкина по одноимённой повести Веры Пановой.
Режиссёрский сценарий был собственноручно написан Игорем Таланкиным, а Георгий Данелия сделал к нему раскадровку: нарисовал 505 кадров будущего фильма. Перед началом работы режиссёры условились, что всё делают вместе; при этом право вето на то или иное решение имеет каждый из них, но — через день[1].
Изначально на роль Коростелёва был приглашён другой актёр. Тем не менее худсовет объединения его не утвердил, порекомендовав обратиться к Сергею Бондарчуку. Молодые режиссёры не верили, что Бондарчук согласится сниматься у дебютантов, но Сергей Фёдорович, прочитав сценарий, сказал, что роль ему понравилась[2].
Начало съёмок было намечено на сентябрь 1959 года. Поскольку действие картины происходит летом, решено было построить декорации в Краснодаре, где осенью много солнечных дней[2].
«Серёжа» — повесть Веры Пановой, написанная в 1955 году и имеющая подзаголовок «Несколько историй из жизни очень маленького мальчика». Впервые опубликована в журнале «Новый мир» (1955, № 9). В 1960 году произведение было экранизировано режиссёрами Георгием Данелией и Игорем Таланкиным.
Действие повести начинается в 1947 году. Главный герой — пятилетний Серёжа — живёт в маленьком городке вдвоём с мамой Марьяной; его отец погиб на войне. Мир мальчика — это первые книги с картинками, водокачка, кинотеатр, дворовые куры, уличные товарищи, с которыми постоянно случаются смешные и грустные истории. Однажды в их доме появляется Дмитрий Корнеевич Коростелёв — директор совхоза «Ясный берег».
Герои «Серёжи» — молодой руководитель совхоза Коростелёв, учительница Марьяна и её пятилетний сын — сначала «поселились» в другом произведении Веры Пановой: повести «Ясный берег». Она была опубликована в 1949 году, получила хорошую прессу и Сталинскую премию третьей степени, однако казалась автору незавершённой: «Тема „ребёнка“ жгла мне руки: словно я в них держала что-то горячее и хрупкое, что может разбиться, и потому надо скорей его пристроить»[1]. В 1953 году Панова сообщила директору издательства «Детская литература» о намерении написать трилогию, в которой был бы показан процесс взросления и становления Серёжи Лаврова; согласно писательскому замыслу, в первой книге мальчик отправляется в школу, во второй идёт в восьмой класс, в третьей читатели знакомятся уже с героем-выпускником. Подобное развитие темы было «узаконено традицией русской литературы», отмечала Вера Фёдоровна[2].
Первоначальный замысел остался неосуществлённым. Панова сама отказалась от идеи трилогии, решив написать небольшую повесть про мальчика, находящегося в «нежном дошкольном возрасте»:
Повесть получила характерный подзаголовок («Несколько историй из жизни очень маленького мальчика»), ограничивающий рамки художественного повествования во времени. В этих нескольких «историях» Панова пошла не вширь, а вглубь, к тайне рождения и воспитания человеческой индивидуальности[3].
Одна из первых рецензий, напечатанных в «Учительской газете» (1955, 16 ноября), была наполнена претензиями к автору. Критик К. Владимиров утверждал, что в «Серёже» «нет сюжетного стержня, на который нанизывались бы события»; по его мнению, в предыдущей повести Пановой — «Ясном береге» — те же персонажи выглядели более убедительными и яркими. Сомнения рецензента вызвала и достоверность образа главного героя, который «искусственно изолирован от типических обстоятельств нашей эпохи»; к тому же пятилетний мальчик, по словам Владимирова, выглядит в произведении ребёнком с «преувеличенной склонностью к самоанализу»[4]. На эту публикацию прозаик Николай Атаров откликнулся со страниц «Нового мира» (1956, № 1) ехидной репликой: «Можно ли читать книжки не думая?»[5]
В целом литературное сообщество доброжелательно приняло новую работу Пановой. Так, писатель Твардовский в письме, адресованном Вере Фёдоровне (1955, 12 сентября), сообщил, что с интересом прочитал «Серёжу» в журнальном варианте; некоторые замечания Александра Трифоновича касались небольшого «переборчика по линии „детскости“», а также фактических неточностей: «Рожь сперва колосится, а потом цветёт, а не наоборот, как у Вас; рубленые дрова — это хворост, их никто не считает на кубометры»[6].
Весьма тёплое письмо направил Пановой и Корней Чуковский. В нём он предсказал, что книга, созданная «в очень строгих! — (подлинно классических) пропорциях», будет переведена на многие языки. По подсчётам Корнея Ивановича, в сюжете «Серёжи» участвуют ровно тридцать действующих лиц, каждый из которых обладает собственным характером[7]. Много лет изучая «детский язык», автор книги «От двух до пяти» признал, что в образе главного героя «нет ни единой фальши». По словам Чуковского, он не успел подготовить рецензию о новой повести Пановой для «Литературной газеты» — его опередила критик Евгения Книпович, написавшая для этого издания «хвалебную статью». Отдельно Корней Иванович передал привет и благодарный отзыв от Фриды Вигдоровой, назвавшей выход «Серёжи» «радостным событием нашей жизни»[8].
Каждому из них [героев] уделено ровно столько внимания и места, сколько нужно для общего замысла. Это-то и восхищает меня больше всего, — дивная соразмерность частей, подчинённость всех образов и красок единому целому, та самая, что чарует нас в пушкинской и чеховской прозе.
— Корней Чуковский[7]
Читать повесть Веры Пановой «Сережа»
- Скачать в формате FB2(279 КБ)
- Скачать в формате EPUB(316 КБ)
- Скачать в формате RTF (DOC)(76 КБ)
- Скачать в формате HTML(278 КБ)
- Скачать в формате TXT(72 КБ)